Бесовские времена
Шрифт:
— Мне-то терять нечего, Лелио… Но пытаться понять зигзаги подобного мышления для разумного человека — рисковать головой… — предостерёг дружка шут.
Тот согласно кивнул головой.
Тут слуга мессира Грандони пришёл, чтобы сообщить гостю, что постель готова. Он устроил его в уютной спальне на втором этаже. Когда Даноли, бесконечно уставший за этот долгий день, ушёл спать, шут и инквизитор подвинулись друг другу ближе, их головы сблизились и слова слились с треском дров в камине…
Глава 2. Теперь, пока наши герои спят и секретничают, у нас есть время поведать о материях менее тонких — просто для того, чтобы, войдя в замок герцога Урбино, читатель понимал бы, где оказался
Если взять дюжину правителей, как аристократов, так и выскочек, правивших последовательно один за другим любой землей — от крохотной ленной вотчины до огромной империи, то среди них обязательно окажется один выдающийся представитель власти, истинный Отец Отечества. Двое, а в добрые времена, пожалуй, что и трое, могут быть названы людьми вполне здравомыслящими и даже порядочными. Остальные три четверти будут либо удручающими серостями, либо отъявленными мерзавцами. Ученые мужи говорят, что таков закон средних чисел, а отцы Церкви ссылаются на подверженность несовершенной человеческой природы искусам честолюбивых притязаний да грехам гнева и гордыни, от коих вся мерзость власти и проистекает.
Герцога Урбино Франческо Марию делла Ровере, усыновленного его дядей, бездетным герцогом Гвидобальдо да Монтефельтро, можно было без излишней натяжки отнести ко второй категории. Франческо Мария не был серостью или законченным негодяем. Но кровь имел горячую, и первые года его юности были омрачены убийством человека, осмелившегося проронить гадкое слово о его вдовой сестре. Много шума наделала несколько лет спустя безжалостная расправа молодого герцога над кардиналом Алидози, узнавшим накануне сражения о вражеском подкреплении и трусливо сбежавшим, не предупредив Франческо Марию и его людей о грозящей опасности. Выбравшись из окружения с потерями, делла Ровере настиг предателя и убил его. Эти истории не повредили делла Ровере ни в глазах придворных, ни в глазах равных, было признано, что он поступил как солдат и мужчина, но в курии позже воспользовались убийством Алидози и немало навредили герцогу, заставив на время даже покинуть Урбино.
Надо сказать, что в эти времена власти добивались по-разному. Одни, как миланские Висконти и веронские Ла Скала, получив достоинство наместников-викариев от императора, власть свою основывали на законном фундаменте имперских прав. Другие, как мантуанские Гонзага, насильственно монархизировали звания капитанов. Третьи, как миланские Сфорца, кондотьеры вольнонаемных отрядов, овладевали властью в призвавшем их на помощь городе военным переворотом. Были и папские «непоты», приобретавшие себе княжества при содействии римского престола, как Чезаре Борджа. Были среди итальянских монархов и «принцепсы из буржуазии», ставшие самодержцами над республиками, как флорентинские Медичи.
Семейство же Монтефельтро, как и феррарские д'Эсте, вышло из рыцарства, мало-помалу приобрело силу и политический авторитет, и основывало свою власть на традиции, что было редко для тех времен кровавых переворотов и заговоров. Принципат их был незыблем. Герцоги Урбинские открывали школы и библиотеки, привлекали писателей и артистов, возводили памятники и храмы, покровительствовали наукам и искусствам. Университет Урбино славился учеными латинистами и эллинистами, библиотека — драгоценными рукописями-униками. Но род Монтефельтро прервался три десятилетия назад, бездетный Гвидобальдо усыновил Франческо Марию делла Ровере, племянника своей жены — и племянника папы Юлия II.
При Гвидобальдо двор отличался утончённым великолепием, именно здесь Бальдасаре Кастильоне четверть века назад создал свой знаменитый «Трактат о придворном». Сейчас двор утратил былую утончённость, ибо правитель наложил на него отпечаток своей личности, но придворные не считали, что «золотой век Урбино» миновал. Герцога если и не любили, то уважали: живой ум и постоянство в привязанности к друзьям снискали ему симпатии двора. Многие его и побаивались. Своенравный, никогда не сочувствовавший чужим слабостям, и превыше всего ценивший свободу делать все так, как нужно ему, герцог, однако, иногда умел быть и беспристрастным. Те, кто близко знали его, отдавали дань его душевной прямоте, он был неспособен на притворство, особо ценил тех, кто был тверд, подобно ему самому, не заискивал и не заносился, понимал бы толк в мужских забавах и в гастрономии, а также был сведущ в антиквариате, ибо сам Франческо Мария был истым коллекционером. Он не был равнодушен к радостям любви и не был предан жене, но не любил болезненных извращений, пример коих показывал Аретино.
Что до придворной камарильи, то дон Франческо Мария стремился к тому, чтобы ему служили наиболее знатные дворяне, что подчеркивало его авторитет и позволяло следить за ними, при этом старался окружить себя верными людьми. Однако, наиболее преданными чаще всего оказывались выскочки из низов, обязанные ему своим положением. Но герцог не любил плебеев, к тому же возвышение выскочек вызывало гнев аристократов, претендовавших на ключевые посты. Приходилось лавировать, но его светлость справлялся. Понимавший в людях, он чаще приближал к себе аристократов, но не пренебрегал и преданностью талантливых выдвиженцев.
Уже не первый год, ибо герцог был постоянен в привязанностях, в числе фаворитов и любимцев дона Франческо Марии неизменно значились его камерир Дамиано Тронти и начальник тайной службы, испанец из Гранады, Тристано д'Альвелла. А в последние годы к ним прибавился и распроклятый кривляка — шут Чума, без которого герцог не любил садиться за стол и которому часто велел стелить постель в собственной спальне. Естественно, подобное предпочтение вызывало зависть и неприязнь мужчин, и… весьма большое дамское внимание к указанным любимцам Фортуны. Фавориты же стремились максимально усилить свой вес, добиваясь назначения своих сторонников на ключевые посты, что позволяло доносить до Франческо Марии необходимые сведения в нужном свете, передавать различные слухи в самый нужный момент и влиять на политику.
Нынешняя «клика» бесила двор до одури. Часто попадавшие в фавор грызлись между собой, как цепные собаки, но нынешняя троица — Тристано, Дамиано и Грациано — образовывала, несмотря на разницу возраста, нрава и внешности, прочный союз, они были умны, симпатизировали друг другу, ловко вербовали сторонников и умело гасили недругов.
При этом гранадец Тристано д'Альвелла, смуглый и сумрачный пятидесятилетний мужчина с резкими чертами тяжёлого лица, пугал придворных до дрожи, ибо не только знал всё обо всех, но ещё знал о многих то, чего они и сами о себе не ведали. Именно по его представлению Бартоломео Риччи был назначен наставником наследника, племянник его покойной жены Флавио Соларентани стал каноником придворной церкви, а на должность главного лесничего был поставлен его старый дружок Ладзаро Альмереджи. При этом знающие люди говорили, что это только вершина айсберга, и уверяли, что при дворе каждый третий — человек д'Альвеллы. Заметим, однако, что они ошибались. При этом те, кто знали Тристано не первый год, замечали, что в последнее время взгляд его отяжелел, лицо обрюзгло и потемнело, говорили, что потеряв сына, умершего от оспы, он сильно сдал.
Дамиано Тронти, ведавший казной, приземистый сорокалетний крепыш с лицом несколько простоватым, которое, однако, казалось таковым, пока не удавалось заглянуть в его небольшие, но бесовски умные глаза, был, в общем-то, плебей, выходец из торгашеской Флоренции. Он имел удивительный финансовый нюх, а знания, полученные им в одном из тосканских банков, где он помогал при скупке залогов, сделали его знатоком антиквариата, что придавало Дамиано вес в глазах герцога, весьма ценившего его суждения.