Беспокойное наследство
Шрифт:
— Молоко? — переспросил корчмарь, не расслышав всей фразы. Огляделся, увидел на полу кувшин. Нагнулся, поднял, понюхал…
— Да, молоко прокисло… Согласен, господин казак, без женских рук трудно дом содержать. Все хозяйство сразу кувырком идет… Помню, как-то моя Циля, лет двадцать тому, собралась в гости к своей сестре Саре, пару деньков погостить… И я, по собственной глупости, согласился. Вы не поверите, это был просто какой-то кошмар!.. С тех пор я больше никуда не отпускаю свою жену. А заодно, на всякий случай, — и тетю Соню… Но, не пытайтесь мне тут заговаривать
— Не волнуйтесь, дядька Ицхак, — от неудачной оговорки суседка, Тарасу почему-то расхотелось смеяться, и неуместный хохот наконец-то отпустил парня. — С Ривкой все хорошо. Она спит. На полатях, за печкой… И спасибо вам за помощь. Но, с чего вы решили, что нам понадобиться петух?
Поспешно отдернув занавесочку и убедившись, что его дочь, счастливо улыбаясь во сне, полностью одетая и совершенно не растрепанная, в самом деле, сладко посапывает на теплой печи, Ицхак немного успокоился и наконец-то отпустил безвинную птицу. Заполучив свободу, петух в ту же минуту, кубарем выкатился за дверь и уже с улицы победно и возмущенно закукарекал.
— Я решил? — корчмарь уселся на табурет и стал обмахиваться ладонью. — Я себе вышел во двор, чтобы это, гм… Ну, в общем, посмотреть на звезды. И когда уже… почти досмотрел — меня, вдруг, как схватит кто-то сзади за плечи и как рявкнет прямо в затылок: "Хочешь увидеть дочь живой?! Сейчас же хватай самого горластого петуха и беги к Куницам!". Да так доходчиво сказал, что мне еще раз захотелось… гм, взглянуть на звезды. А потом — я подтянул штаны, спешно поймал петуха и помчался сюда, к вам. Вот и весь сказ… Может, кому-то от этого было очень смешно, но, должен признаться: мое сердце уже не годится для подобных шуток. Как-то, знаете, ускользает смысл веселья.
Потом корчмарь подошел к печке вплотную и подергал Ребекку за плечо. Но девушка лишь совершенно по-детски почмокала сквозь сновидение губами и перевернулась на другой бочок.
— Странно… Неужели наши перины стали такими твердыми? Или тетя Соня к гусиному пуху стала прибавлять еще и перо? Ночью только и слышно, как дочь ворочается, а тут — спит словно убитая… Тьфу-тьфу-тьфу! Вот уж воистину, язык без костей: сначала ляпнешь, а потом — жалеешь… И что нам теперь со всем этим делать, господин казак? Я имею в виду не только петуха… Породнимся — или как? За, полагающимся Ребекке, приданым, вы вместе придете, или она поутру сама домой заявится, как ни в чем не бывало?
— О бесчестье не надо думать, дядька Ицхак, — сразу посерьезнел Куница. — Вы и сами знаете: у нас с Ривкой давно все к свадьбе идет. По сердцу я ей, а она — мне. А что умаялась бедняжка и уснула — так пусть себе поспит. Я все равно в церковь собирался. Хотите — сначала вас домой доведу, а потом пойду к отцу Василию. Или наоборот — вы меня к церкви проводите? А по пути обсудим, как нам дальше быть… Что-то слишком много странного вокруг деется. С тех пор, как я цветок папоротника нашел. И бабушка как-то неожиданно умерла, и… все остальное. А главное — никто мне ничего объяснить не может.
— Это да, пан Куница…
— Это ты о чем сейчас говоришь, дядька Ицхак? — удивленно захлопал глазами Тарас. — Какая еще сабля? Ведь ваша вера запрещает брать в руки оружие.
— Так и я о том же… Не вера, а закон… но хрен редьки не слаще! — горячась, всплеснул руками корчмарь. — Оружие мне совершенно ни к чему! А вторую ночь к ряду снится, как я вымениваю их у тебя на гишпанский мушкет и пистоль. Что бедному еврею делать? Прямо, хоть иди в ближайшую синагогу испрашивать совета у ребе.
— А у тебя есть мушкет и пистоль? — еще больше удивился парень, пропуская мимо ушей очередное сетование.
— Клянусь пейсами и собственным здоровьем, господин казак, еще вчера вечером я был совершенно уверен, что их у меня нет совсем. Как и в том, что давно потерял передние зубы. Но, теперь, не стал бы божиться, пока не проверю то место — откуда достаю оружие в моих снах. Вот только желания убедиться в своей правоте, у меня почти столько же, как у человека, приговоренного к виселице, проверять на собственной шее прочность намыленной петли. Может — вместе глянем?
— Хорошо, — не стал отнекиваться Тарас. — Но сперва я все же схожу в церковь, да и вздремну часок-другой. А то совсем уже с ног валюсь. И ничегошеньки не соображаю.
Словам встревоженного Ицхака Мордехаевича Куница неожиданно обрадовался. Парень все больше убеждался в том, что из деревни ему придется уезжать. А куда еще может податься сын казака и запорожский новик, если не в свой курень, на Сечь? Слишком коротким был первый Сигизмундов реестр, чтобы вносить туда целые фамилии навечно. Обязанное стеречь огромные границы Дикого Поля, войсковое товарищество не могло ждать, пока сын убитого казака вырастет и займет в их рядах место своего отца. Поэтому, невзирая на все старания писаря Балабана, обещанного внесения в реестр можно было и не дождаться. Ну, а в дальней дороге, лучших попутчиков, чем хороший мушкет и пара пистолей, одинокому путнику и не сыскать.
— На тебе и впрямь лица нет. Хочешь отдохнуть — ложись, подремли чуток… — неожиданно совершенно по-свойски предложил Ицхак, поднимая с пола перевернутый оборотнем табурет и прислоняя его к стенке у двери. — А мне все равно сегодня уже не уснуть. Посижу тут, в уголке. Постерегу ваш с Ривкой сон. Уверяю тебя, Тарас, что ни поп, ни церковь до утра никуда из деревни не денутся. Тем более — брезжит уже за окном… А ты и в самом деле умаялся. Тетя Соня, как увидит бледный цвет твоего обличия, точно заартачиться. Не захочет за такого упыря нашу кровиночку отдавать…