Беспредел (сборник)

Коллектив авторов

Слухи в маленьком городе распространяются быстро. Как вонь от обделавшегося избитого школьника. Вслед за школой узнал весь двор. А потом и весь район. Слово «пидор», написанное дерьмом на двери его квартиры, стало регулярным и самым безобидным приветом в его адрес.

Ходили слухи, что на стене заброшенной стройки, где нашли его тело, тоже было написано это слово. По слухам, он со спущенными штанами болтался в петле, сделанной из его собственного ремня. А из его задницы торчала зеленая винная бутылка. Говорили даже, что на цветочнице

его могилы регулярно появлялась куча дерьма, а на памятнике – неизменное «пидор». Разные ходили слухи. Но потом старое кладбище, на котором хоронили только бомжей и самоубийц, присоединили к зоне отчуждения законсервированной АЭС и обнесли охраняемым кордоном. И слухи прекратились.

Эх, Елена, где же вы были раньше? Ведь парень всего-навсего умел делать себе приятно.

Но мужское очко – штука неприкосновенная. Почти священная. Об этом мы с детства знаем от судимых отцов или дядек. От братьев, которые хоть и не мотали срок, но ведут себя так, словно у них вся спина в куполах. Даже если у вас нет сидевших родственников, вас просветит приятель, у которого такой родни – полный комплект. Страх за свое пукало настолько глубоко сидит в нас, что даже в общественной бане или душевой, если мы уроним мыло, то скорее пойдем домой немытыми, чем наклонимся, чтобы его поднять.

Садовы-садовские притащили нам новое кино, одежду, еду и музыку. Но, видимо, споткнулись о железный занавес и обронили новый взгляд на себя и на людей вокруг. В мире, который стремительно меняется, нас все еще до усрачки пугает чужой палец в чужой жопе.

Но мою Зайку не пугает вообще ничего. И после занятий этим мы, как обычно, валяемся в обнимку на разложенном диване и смотрим ее любимые вампирские ужастики по видаку.

Очередной из них, про двух братьев-бандюков. По сюжету они, скрываясь от погони, заваливаются в какой-то мексиканский стриптиз-бар.

Прямо сейчас на экране один из братьев сидит за столом и с раскрытым ртом смотрит на танцующую на этом столе эффектную мексиканку. Из одежды на ней только нижнее белье и головной убор из больших птичьих перьев. В руке она держит бутылку. Во время танца стриптизерша поднимает одну ногу и, протянув босую ступню к лицу бандоса, кладет пальцы ноги в его раскрытый рот. Тот не возражает, а она льет содержимое бутылки себе на бедро. Жидкость бежит по ее ляжке, потом по голени и капает с пальцев ноги, которые бандос жадно облизывает, не сводя глаз с танцовщицы. Кажется, Елена называет это фут-фетишем.

Мексиканка очень красивая. Но все же не так хороша, как моя Зайка. Которая уставилась в телик, положив голову мне на грудь. Чмокнув ее в макушку, говорю, что эта «латина» с ней и рядом не валялась. Хихикнув, Зайка велит мне смотреть дальше.

А дальше, спустя мгновение, мексиканка превращается в лысую, сморщенную, зубастую образину. Меня аж передергивает. Как в зеркало посмотрелся. Словно угадав мою реакцию, Зайка смеется.

Сквозь смех она спрашивает:

–

Ну? А как она тебе сейчас?

Не дожидаясь ответа, она убирает голову с моей груди и садится рядом, поджав под себя ноги.

– По-моему, она красивая. Да и вообще, кого волнует внешность? Разве это важно? Я думаю – нет. Внешность совсем не главное, – говорит она, глядя на страшилу в телике.

Лежа на спине, убираю руки за голову и смотрю на свою Зайку снизу вверх.

На ней моя домашняя растянутая майка. Правая лямка сползла на плечо, и одна грудь вот-вот выпрыгнет наружу. Одна из двух идеальных близняшек, которые едва помещаются в мои огромные лапы. Сквозь ткань майки проступают ее всегда твердые стоячие соски.

Люстра под потолком хорошо освещает комнату. Но на гриве Зайкиных черных волос, с прямой челкой по брови, нет ни единого блика от лампочек. Ее волосы словно поглощают свет. Они чернее черного. А ее кожа – наоборот, как будто излучает какое-то едва уловимое свечение. Она белее белого.

Зайка как-то говорила, что у нее румынские корни. Ее европейские черты лица и черные волосы вполне соответствуют румынскому типу внешности. Только мне всегда думалось, что кожа у румын смугловатая.

Любуясь на Зайкин аккуратный вздернутый носик, на пухлые губки и на огромные глаза с черными бровями, говорю:

– Внешность не главное? Серьезно?

Зайка отвлекается от фильма.

– Ну коне-е-ечно! – растягивает она и легонько надавливает указательным пальцем на кончик моего носа. – ПИП!

Она всегда так делает. Сморозит что-нибудь с умным видом, а потом это вот: «ПИП!» – и я чувствую себя полным идиотом. Например, лезет ко мне в тарелку, хотя до этого сама отказывалась от еды. И ведь знает, что я этого терпеть не могу, и все равно – ПИП! Прошу не трогать мою еду, а она в ответ называет меня жадиной и – ПИП!

Или вот когда закидывает в стирку свои шмотки, перепачканные кровью. Остальные вещи в бельевой корзине потом ведь замучаешься отстирывать. На мой тихий бубнеж только: «Ну За-а-ай! Ну у меня ведь эти дни!» Я говорю, что это ненормально. Столько крови и так часто. А в ответ: «Ну конечно нормально, глупый. Я же де-е-евочка! ПИП!»

Интересно, нормальные люди с нормальной внешностью могут качать права из-за подобного? Или даже расстаться? Нормальные, может, и могут. А ты даже не думай возникать, Зайцеглист.

Фильм приближается к концу. Герои разматывают упырей колами, крестами и святой водой. Они стреляют по окнам, и солнечные лучи, проникающие сквозь разбитые стекла, испепеляют кровососов в прах.

Зайка смотрит в экран, сидя на диване по-турецки. В руке у нее тлеет сигарета, а на столике рядом с диваном – полная пепельница, похожая на ежика из окурков и горелых спичек.

– Какие глупости. – Она пальчиком стряхивает пепел с сигареты. – Не все вампиры боятся солнечного света. А тут прям толпа солнечных бояк собралась. Не бывает такого.