Беспредел
Шрифт:
– Я свищу?
– Морозов едва не задохнулся от гнева, мигом наполнившего его и перелившегося через край.
– Вик, ты мой приятель, скажи, я когда-нибудь свистел?
– спросил он Орлова.
– Ник-когда!
– пробормотал Орлов заплетающимся языком и ударил себя кулаком в грудь.
– Как и я! Я тоже никогда не свистел!
– Вот видишь?
– Морозов вновь переключился на старое - на девочек.
– Подожди, - перебил его Рустамов.
– Ребята, мы еще чего-нибудь выпьем?
– Выпьем!
– сказал Орлов.
–
– Рустамов убежал за подкреплением - второй бутылкой разведенного спирта.
– Не нравится, Вик, мне этот чернозадый, - Морозов, поглядел Рустамову вслед.
– Он кто, армянин, грузин, чучмек?
– Чего это тебя заносит?
– спросил Орлов, пошатываясь.
– Какая разница, кто он. Плевать!
– Есть разница, - процедил Морозов сквозь зубы, - большая разница!
Хоть и пьян был Орлов, а на минуту протрезвел от резкого голоса своего юного приятеля, поразился его совершенно взрослой ярости, тому как, налились жидким свинцом глаза Морозова, его искривленному рту, пробормотал вяло:
– Ну ты даешь!
Вернулся Рустамов с бутылкой "клубнички" - разведенного клубничным сиропом спирта и двумя большими растрескавшимися помидорами - местный сладкий сорт, помидоры такие, что нигде в мире не рождаются.
Глядя на Морозова, Рустамов мигом определил, что тот говорил о нем, и говорил плохо, поднял руку с зажатой в ней бутылкой:
– А ты, пацан, если будешь на меня по-собачьи задирать ногу и брызгать мочой, получишь этой вот бутылкой... прямо между глаз. Понял?
Напрасно произнес это Рустамов. Морозов промолчал - в руках Рустамова была бутылка, а значит, Рустамов был в эту минуту сильнее.
– То-то же.
– Рустамов смилостивился, посчитав, что одержал над Морозовым верх.
Разлил спирт по стопочкам. Морозов молча, не чокаясь, выпил опрокинул в себя залпом, вытер рукою мокрые губы, а когда Рустамов протянул ему кусок разломанного помидора, отвернулся.
– Ишь ты!
– усмехнулся Рустамов. Выругался матом.
Лучше бы он этого не делал, и вообще - чего им было делить, трем соседям, живущим в одном доме на Первой Керченской улице? Ведь самая худая ссора - это ссора с соседом. Ссора с соседом хуже, чем ссора с родственниками: с родственником можно не встречаться целые годы, а с соседом, увы, такой роскоши позволить себе нельзя - где-нибудь да обязательно столкнешься: на лестничной площадке, в подъезде, на тротуаре.
Но об этом, похоже, не думали ни Морозов, ни Орлов, ни Рустамов. Рустамов, не замечая побледневшего лица Морозова, благодушествовал - снова взялся за бутылку и продолжил барским тоном:
– Ну что, мальцы! Пропустим еще по махонькой?
– Какие мы тебе мальцы?
– Морозов не любил, когда его так называли. Какие мы тебе мальцы?
– А кто же вы?
Морозов жестко, тщательно выговаривая каждое слово, сказал Рустамову, кто они с Орловым есть, а потом, сощурив глаза, будто смотрел в винтовочную прорезь, спросил:
– А теперь хочешь, я скажу, кто ты?
– Ну, скажи!
Морозов произнес резкое матерное слово - такое, что не все его ровесники знают, добавил еще одно словечко, не уступающее первому. Рустамов, услышав, даже рот раскрыл: не думал, что этот довольно тихий оголец способен выдавать такое. А Морозову было все равно - он выпил, раскрепостился, то темное, что скопилось в его неустойчивой, совсем еще детской душе, всклубилось, поднялось, застило ему глаза. Если бы у него в руках был пистолет, он выстрелил бы в Рустамова, был бы нож - сунул бы этому "чернозадому" в живот, была бы дубина - обрушил бы на голову.
Рустамов не выдержал, ответил Морозову тем же - опыт у него по части мата был все-таки больший, чем у Морозова. Морозов не уступил, снова обозвал Рустамова. И понеслось, и покатилось, словно бы с горы поехал снежный ком.
От таких снежных комов - на первый взгляд безобидных - рождаются лютые лавины, сметающие все на своем пути. Морозов подумал, потирая зачесавшиеся кулаки: жаль, что у него нет ножа! Одними кулаками он ничего не сделает.
А с другой стороны, и за ножом бежать недалеко, от беседки до подъезда метров пятнадцать, не больше.
– Ты на кого, малек, прешь? На кого пивом дышишь? На кого балон катишь?
– заорал Рустамов - нервы у него не выдержали.
– Я тебя в пыль превращу!
Но Морозов лишь презрительно скривил рот:
– Пошел ты!..
Рустамов отшвырнул пустой стакан - все-таки он был уроженцем Кавказа, человеком эмоциональным, - и произнес дрожащим голосом:
– Значит, так... Значит, так... Завтра придут двое моих друзей, поставят тебя в позу и используют, как осла. Понял? Я по-соседски не могу, а они могут... Понял?
Морозов помрачнел - он знал дружков Рустамова, которые не брезговали "мальчиками", ничего не ответил. А Рустамов, победно улыбаясь, понял, что наконец допек этого пацаненка, - помахал рукой, провозгласил громко:
– Чао-какао!
– И с этими словами покинул беседку.
– Я эту суку убью, - тихо пробормотал Морозов.
– Сегодня же убью!
– Да перестань ты обращать на него внимание, - пробовал успокоить Морозова приятель, - дурак есть дурак... Завтра протрезвеет - другим будет. И мы будем другими.
– Таких людей, как Рустамов, только ножик с хорошим лезвием и успокаивает, - угрожающе бормотал Морозов.
– Скажи, Вик, ты мне друг?
– Друг, - согласно наклонил голову Орлов.
– Тогда ты мне поможешь убить его.
– Ты что?!
– Ничего. Ты все слышал... Я больше ничего повторять не буду.
Час был уже поздний, разбойный - полночь, выпивохи и не заметили, как прошло время, от чудного вечера с огромным плавящимся солнцем не осталось даже следа - утонуло светило в Волге, злобно гудели осенние комары, и пора было отправляться по домам. Но Морозову было не до сна. Он кипел от ярости.