Бессмертный диптих
Шрифт:
Боевые челны ходили в отдалении по черной воде, выводя круги.
Альдерхт принял условие. Для него имело значение только слово, данное королеве.
Вдвоем мы пошли взглянуть на заложника. Золотые диски на его смятой одежде бросали плоские отблески на смоленые балки потолка. Изжелта-бледное, смертно осунувшееся лицо казалось одновременно старческим и мальчишеским.
– Никак пожадничал
– Командор, его может поставить на ноги только воля судьбы.
Оставшись один на палубе, я рассеянно, как за мотыльками, наблюдал за боевыми челнами тласканцев и думал о том, сколь часто поминаем мы «волю судьбы», разумея под ней лишь наше своеволие или бессилие, – вот как я сейчас.
Воля судьбы проявилась в том, что Вальпа начал служение Солнцу и увидит крушение его. Вот о чем будут помнить века. А уж как он умрет – не важно. И я, Обарт, который здесь – наемный толмач и лазутчик, при свершении его судьбы не более значим, чем тласканский жрец с обсидиановым ножом. Не явись мы – нашлась бы тысяча иных причин для возвращения прежней веры: неурожай, хворь, проигранная война. Но уж если, паче чаяния, служение Солнцу должно воссиять – на то воистину воля судь…
– Обарт! – позвали сзади.
Я обернулся и едва не закричал – закричал бы, но узкая сильная ладонь зажала мне рот, и меня увлекли в черную тень палубных надстроек.
– Откуда… вы здесь? – Язык и гортань едва повиновались мне, ужас пробрал до костей, я был испуган сильнее, чем при виде жрецов.
– Из волн морских, – ответил бессмертный, – как бы мне еще пробраться мимо челнов?
Вода тихо сбегала на доски с его туники. Молчание упало меж нами, напоминая о моем обмане.
– Мне кажется, ваша судьба коснулась и меня, – опередил он все, что мог бы сказать я, – Тласко слишком мил мне. Как и мое бессмертие. Я знаю о многом из того, что здесь случилось без меня. Итли наперед угадал многие из моих замыслов. Его беда, что он попытался вместить их в свой людской век.
– И отбросил страну на века назад…
– Посмотрим, –
У меня в груди вновь захолонуло.
– Он очень плох. Сильнейшее потрясение. И…
Светлые глаза сверкнули льдом.
– Я – знаю. Знаю. Ведите.
И, мне помнилось, я ухватил несказанное «Уже все равно».
На пороге каюты он сбился с ровной поступи. Словно внезапным ветром его поднесло к ложу, бросило на колени. Очень бережно, затаив дыхание, он взял истончившееся лицо Вальпы в свои ладони, позвал:
– Итли…
Но ресницы пленника не дрогнули. Было уже действительно все равно. Он отходил. Воля судьбы свершалась.
Бессмертный шептал: «Итли, Итли», – уже не призывно – скорбно, гладил ладонями его впалые щеки. Меня овевало жаром при виде этой немыслимой меж мужчинами нежности. Шепот становился все тише, и, наконец, смолк. Тишину тревожили только три наши дыхания, из них одно слабело, пока не изошло вовсе. И тогда бессмертный обернулся ко мне.
Я содрогнулся.
Вальпа.
То есть, конечно, напрягая не столько зрение, сколько сознание, я мог бы увидеть его истинный облик: сбегавшие вдоль щек светлые локоны, жемчужное сияние глаз…
– Это древнейшее искусство… – тихо пояснил он, и теперь странно было слышать из его уст слова, понятные мне. – Почти забытое: вместить в себя другого столь полно, чтобы обрести его внешность. И его судьбу.
Он поднялся.
– Когда корабли заполнятся, вы передадите меня жрецам. Они наверняка попытаются принести меня в жертву, и очень удивятся, когда я восстану.
Я покосился на мертвого. Казалось, его остывающая плоть утратила со смертью все цвета – как утрачивает их расписная статуя под солнцем.
Данное художественное произведение распространяется в электронной форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой основе при условии сохранения целостности и неизменности текста, включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое использование настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.