Бессмертный эшелон
Шрифт:
Глава 3
Из приемника сквозь гул и помехи наконец донесся голос радиста:
– Прием! Девятый, прием! Приказ командира выйти к шоссе в квадрат С12, передать пленных в спецэшелон. Кроме командира танковой группы. Немецкого офицера доставить в командный пункт в поселке Гладкое. Как понял меня, прием?
– Прием, Девятый приказ принял! Выполняю! – отрапортовал Руслан, покрутил настройки рации, вслушался в шипение, не будет ли нового послания.
Но по сухим щелчкам стало ясно – сеанс связи окончен, надо выполнять приказ. Рядом на поваленном дереве сидел ротный, Алексей Соколов, который уже изучал карту местности, чтобы выбрать самый удобный путь к шоссе от поля боя, где они одолели германскую роту тяжелых «панцеров».
Алексей внимательно рассматривал каждый участок. «Лесная дорога слишком опасна. Что, если немцы решат выслать подкрепление танковой роте или группу абвера, чтобы узнать, почему соединение не вернулось в расположение гарнизона? Лучше они сделают пускай более длинный, но при этом более безопасный марш-бросок по рокадной дороге, которая расположена на советской территории. Сюда днем немцы не сунутся так нагло, как попытались сегодня атаковать разбитый состав. Они не ожидали встретить группу танков, воздушная разведка вермахта не заметила танки на платформах поезда. Это должно было стать для роты Дорвельца победным шествием по останкам разбитой пехоты, а превратилось в разгром, устроенный советскими танками».
Теперь пленный офицер сидел на броне командирской «тридцатьчетверки» отдельно от своих подчиненных, понурый и обмякший. Ему даже не стали связывать руки за спиной, как всем остальным военнопленным. По одному взгляду на гауптмана было ясно – он совсем пал духом после своего поражения.
– По машинам! – Маршрут для роты на карте проложен.
Танкисты начали ловко подниматься наверх, по очереди запрыгивая в люки. Пленных «панцерзолдатен» распределили по нескольку человек на корме Т-34, предварительно притянув всех одной веревкой к десантным скобам. Немцы искоса посматривали на сосредоточенных танкистов, все еще опасаясь, что их могут расстрелять. Но советские военнослужащие уже не замечали их, они выстраивались в колонну, распределяя наблюдателей по секторам. Правый фланг, левый, головная машина, замыкающий танк – даже во время движения по дороге нельзя терять бдительность, в паре километров отсюда начинается линия фронта. Эту зыбкую границу легко нарушить, там нет часовых или ограды, лишь условная полоса, которая каждый день сдвигается вследствие отчаянных боев все ближе к осажденному городу.
Цепочка из танков вытянулась по дороге, Соколов поставил свою машину ближе к середине. Сейчас ему нужен перерыв, чтобы сосредоточиться и обдумать дальнейшие действия. Дорога, по его расчетам, займет примерно два часа, по асфальту Т-34 могут развивать скорость до семидесяти километров в час. Но с учетом огромных выбоин и воронок после артналетов ползти колонна будет не больше пятидесяти километров в час. Стоит воспользоваться этим временным затишьем для небольшой тренировки. Неопытных водителей, которых прислали сразу после танковой школы на территорию военных действий в боевую группу танков, таких как тот, что уронил танк с платформы, ругать за ошибки смысла нет. Не каждый вчерашний тракторист или водитель грузовика за несколько десятков учебных часов на полигоне освоит искусство управления танком. Это Соколову повезло с Бабенко, который всю свою жизнь проработал инженером-испытателем на Харьковском танкостроительном заводе и поэтому чувствует «тридцатьчетверку» нутром. По звуку двигателя может определить проблему в ходовке. И в починке машины для Бабенко нет ограничений, мелкий ремонт он со своим походным чемоданчиком осуществляет за пару часов. А для более серьезных поломок есть подвижная ремонтно-восстановительная рота с тракторами «Ворошиловец», токарными станками, сварочными аппаратами, генератором для зарядки аккумуляторов.
Да и водитель из сержанта – настоящий ас, который с закрытыми глазами ювелирно выводит массивную махину по любой распутице, ловко управляется с тяжелыми рычагами, хоть для этого нужны немалые силы. Вот и сейчас даст новичкам урок вождения Т-34, поделится бесценным фронтовым опытом.
– Рота, короткая!
По приказу командира танки замедлили движение и сделали остановку.
– Храпов, давай в мой танк мехвода из «четырехсотого», будет отрабатывать вождение. Логунов, примите управление машиной четыреста на время марша.
После замены советские танки зафыркали и, пуская клубы дыма, покатились дальше по пустынной дороге, что тянулась между шоссе и железнодорожной станцией. Взъерошенный худенький парнишка Савелий Хвалов, пристроившись рядом с Семеном, завороженно слушал его объяснения. Старшина Василий Логунов загудел размеренно басом в чужом танке, поучая новобранцев. Соколов же переместился на борт семерки подышать свежим воздухом, слишком много людей в тесном пространстве. Танк хоть и с увеличенной башней, но внутри при закрытом люке всегда приходится находиться в полусогнутом положении, тесно прижавшись к боку боевого товарища. Поэтому вопреки всем запретам на марше Соколов всегда старался ехать, высунувшись по пояс из открытого люка. Подняв воротник ватника, он присмотрелся к пленному офицеру. Гауптман Дорвельц скукожился на броне, пытаясь укрыть свое худое длинное тело от мороза и колючего ветра.
– Вы можете укрыться брезентом, его не продувает, – предложил ему Алексей на немецком.
Язык он учил в школе, да не просто на уроках обрусевшей немки, а еще оттачивал произношение и словарный запас с ее внуком Максом, которого вместе со всей семьей она перевезла в Куйбышев, спасаясь от растущего в Германии движения нацистов. Один день говорим на русском, второй день общаемся на немецком – такая договоренность была между мальчишками в их ежедневных играх. В танковой школе к бытовому запасу прибавились военные термины, так что теперь Алексей мог легко заменить военного переводчика по уровню владения языком врага.
– Спасибо, – Дорвельц кивнул и принялся неловко закутываться в огромный кусок брезента, который экипаж использовал, чтобы укрывать танк от дождя и снега во время стоянок.
Он бросил осторожный взгляд на русского офицера, тот не отпускал скабрезные шутки, не вел себя высокомерно, как обычно делали офицерские чины в немецком штабе. Сосредоточенно наблюдал за колонной и обстановкой вокруг.
– Вы ведь не верите в бога в Советском Союзе? – вдруг робко спросил пленный Алексея.
У Алексея не было желания вести дискуссии с арестантом, который только час назад направлял орудия своих танков в боевые машины его ребят.
– Я верю в человека, – ответил он сухо и отвернулся к планшету с картой.
– А я католик, мой отец – священник в сельской церкви. Даже не знаю, как вышло, что его сын стал убийцей. Он учил меня всегда совсем другому… – Карла все сильнее грызло жуткое ощущение вины. – Хотя он был рад, что меня взяли в военное училище, ведь там платили хорошую стипендию, досыта кормили. А мы всегда жили бедно, церковный приход очень скромный, с трудом кормил столько ртов – шестерых детей, родителей, больного дедушку.
Соколов по-прежнему сидел к нему спиной, но для Карла это было сейчас не так уж важно. Он был уверен, что русский командир его слышит. Так даже легче исповедоваться, не видя его лица, будто в тайной комнате священника, где перед черным квадратом стены из ткани можно выложить все, что скопилось на душе за долгие годы службы в армии вермахта.
– Я ведь не хотел быть солдатом, отец готовил меня занять его место священника в сельской церкви, хотел передать приход своему единственному наследнику. Но в нашу школу пришли вербовщики, они были так восхищены моими мускулами. Щупали, крутили, даже зубы проверили, словно у лошади на продажу. И предложили родителям триста рейхсмарок за то, что они подадут мои документы в военное училище. Во время учебы я из года в год тосковал по дому, не радовала даже сытная еда в столовой, а скучные учения на плацу наводили зевоту. Правда, отец всегда учил меня делать любую работу хорошо, поэтому я старался и был на хорошем счету, даже не задумываясь, что будет потом, после того, как моя учеба в военном училище окончится. Я помогал своей семье, отдавал стипендию, приезжал к ней на каникулы и был счастлив долгие годы, но тогда даже не знал об этом. Я ведь никогда не думал о том, что такое война, кто и для чего ее начинает, как она выглядит. Для чего нас обучают, муштруют. Годы армейской службы приучили меня исполнять приказы, не задумываясь, для чего они отдаются. Из меня вышла бы отличная штабная крыса – бухгалтер или даже военный инженер, я с детства обожаю математику и черчение. Но эти места для тех, кто рожден в богатой семье или умеет лизать задницу начальству. Я слишком прост и бесхитростен для спокойной должности, хотя служить в танковых войсках мне понравилось. Никаких бесконечных маршей на плацу, упражнений с автоматами или многокилометровых забегов. Элитные войска. Размеренная, спокойная жизнь по расписанию. Я ждал, что и на войне все будет так же, и не понимал, почему так отчаянно рыдает моя сестра Марта, почему она так противится моей отправке на фронт. Ведь тем, кого отправили на завоевание Советского Союза, платили повышенное жалованье, и на мое офицерское содержание отец даже смог наконец отремонтировать наш дом. А Марта… я думал, она просто глупышка, верит своим ночным кошмарам. Перед моим отъездом она разбудила меня, целовала руки, ее слезы текли у меня по ладоням. Бедная сестренка умоляла меня остаться дома, потому что ей приснился плохой сон, в котором я лежал мертвый на белом снегу. Она видела этот сон каждую ночь, а после так плакала и кричала, что родители были вынуждены сдать Марту в клинику для душевнобольных.