Бессмертный
Шрифт:
– Недурно...
– заметил Поль.
Мать подняла голову.
– Что именно?
Концом веера, бесцеремонно, как это принято в мастерской художника, он указал на голые руки, на линию покатых плеч под тонким батистом. Г-жа Астье рассмеялась.
– Да, а вот это?..
– Она рукой коснулась длинной шеи, на которой морщины изобличали возраст женщины.
– И потом еще...
Она подумала: "Какое это имеет значение, если человек красив..." - но ничего не сказала. Эта женщина, известная своим умением поддержать любой разговор, искушенная
Собственно говоря, г-жа Астье не принадлежала к числу тех женщин, которые не могут решиться стареть. Еще задолго до того, как в ней угас огонь страстей, - по-видимому никогда и в молодые годы не пылавший особенно ярко, - она все свое кокетство, все стремление покорять и пленять, все честолюбивые мечты светской женщины перенесла на своего сына, этого высокого красивого молодого человека двадцати восьми лет, учтивого и сдержанного, с маленькой бородкой и коротко подстриженными спереди волосами, как подобает современному художнику, в походке, во всех движениях которого чувствовались ловкость и выправка, приобретаемые нынешней молодежью на военной службе.
– Бельэтаж у тебя сдан?
– наконец спросила мать.
– Да, как же... сдан!.. Ни одна собака не является. Ни реклама, ни объявления - ничто не помогает... Невольно вспоминаются слова Ведрина на его выставке: "Я не знаю почему, но они не идут".
Поль тихонько рассмеялся: он представил себе Ведрина, спокойного и уверенного в себе, среди своих эмалей и скульптур, удивляющегося без тени досады отсутствию публики. Но г-же Астье было не до смеха: роскошный бельэтаж пустует уже два года!.. Улица Фортюни, прекрасный квартал, дом в стиле Людовика XII... построенный ее сыном! Чего же им еще нужно?.. "Им", "они" - это, должно быть, те самые, которые не шли к Ведрину... Перекусывая зубами нитку, она сказала:
– А ведь это дело хорошее.
– Превосходное! Нужны только деньги, чтобы выждать...
Все уходит на проценты по закладной... А тут еще покоя нет от подрядчиков: необходимо уплатить за столярную работу десять тысяч франков к концу месяца, а у него нет ни единого луидора.
Мать, надевавшая лиф перед зеркалом, побледнела и заметила, что бледнеет. По телу побежала дрожь, как перед дуэлью, когда противник поднял пистолет и нацелился.
– Ты получил за реставрацию Муссо?
– Муссо! Когда это было!..
– А гробница Розена?
– Все на том же месте... Ведрин никак не может кончить статую.
– Почему же ты связался с Ведрином? Ведь отец тебе говорил...
– Старые песни! Ведрин просто пугало для них; для Бессмертных...
Поль встал и заходил по комнате.
– Ты, кажется, меня знаешь! Я человек практический... И если я поручил статую Ведрину, значит, у меня были к тому основания.
Внезапно повернувшись лицом к матери, он спросил:
– У тебя не найдется десяти тысяч франков?
Вот чего она ожидала с самого его прихода, только за этим он и заезжал к ней.
– Десять тысяч франков!.. Откуда?..
Больше она не произнесла ни слова, но рот ее и глаза, выражавшие бесконечное страдание, казалось, говорили: "Ты же отлично знаешь, что я тебе все отдала, что на мне тряпье, что вот уже три года, как я не покупала себе шляпки, что Корантина стирает мое белье на кухне, потому что мне совестно такую рвань отдавать прачке, и ты ведь знаешь, что тяжелее всего для меня отказать тебе. Зачем же ты меня об этом просишь?"
Немой упрек матери был так красноречив, что Поль Астье поспешил ответить:
– Разумеется, я не тебя имел в виду. Если бы они у тебя были!..
А затем, с обычной для него холодной насмешливостью, продолжал:
– Мэтр там, наверху... Может быть, тебе удастся вытянуть из него?.. Ведь ты умеешь подойти к нему!
– Это было раньше, теперь уж не то...
– Однако он работает, книги его продаются, вы ничего не тратите...
Он окинул взглядом обветшавшую меблировку комнаты, окутанной полумраком, полинялые занавески, вытертые ковры, не обновлявшиеся в течение тридцати лет, со дня свадьбы родителей. Куда же уходят отцовские деньги?
– Уж не кутит ли мой родитель?..
Но столь чудовищно, столь невероятно было представить себе Леонара Астье-Рею кутилой, что жена его, несмотря на свои печальные мысли, не могла удержаться от смеха. Нет, на этот счет можно не беспокоиться.
– Но что прикажешь делать? Он таится, не доверяет... Мужик припрятывает денежки, уж и без того ему от нас солоно пришлось.
Они говорили шепотом, как сообщники, не подымая глаз.
– А дедушка?
– неуверенно спросил Поль.
– Что, если бы ты попыталась?..
– Дедушка? Да ты с ума сошел!..
Он ведь хорошо знал старого Рею, знал беспощадный эгоизм этого почти столетнего старика, который скорее дал бы им всем умереть, нежели лишил себя понюшки табаку или одной из булавок, воткнутых в отвороты его сюртука. Бедный мальчик! Значит, он дошел до последней крайности, если у него явилась такая мысль.
– Может быть, мне попросить?..
– У кого?
– На улице Курсель... аванс за гробницу.
– И заикаться об этом не вздумай!
Он говорил повелительно, губы у него побелели, в глазах сверкнул недобрый огонек, но, тут же овладев собой, он с обычной насмешливостью добавил:
– Не беспокойся... Это просто временное затруднение... Я бывал и не в таких переделках.
Госпожа Астье протянула ему шляпу, которую он искал, собираясь уехать, так как ничего не смог добиться от матери. Чтобы задержать сына еще на несколько минут, она заговорила об одном выгодном дельце, одном сватовстве, которое ей поручено.
При слове "сватовство" Поль вздрогнул и искоса взглянул на мать.
– И кого это ты собираешься сватать?
Она поклялась никому не говорить, но ему...