Бессонница
Шрифт:
Черные ленты исчезали из ее ауры одна за другой, снизу вверх, затем начал рассеиваться и тревожный, наносной оттенок красного. Луиза прижалась головой к его плечу.
— Извини, Ральф, — я снова стала взрывоопасной.
— Скорее всего, так, но это ерунда, теперь с тобой все хорошо. А это самое главное.
— Если бы ты знал, как это ужасно… Вот так прикоснуться к нему.
— Ты держалась молодцом, Луиза.
Она взглянула в ту сторону коридора, где приятель Мак-Говерна пил воду из фонтанчика, а сам Билл, прислонившись к стене, разглагольствовал о том, как Единственный и Неповторимый Боб Полхерст всегда разгадывал кроссворды в «Санди Нью-Йорк тайме», вписывая ответы чернилами.
— Обычно он говорил, что это не гордыня, а оптимизм, — поведал Мак-Говерн, а в это время вокруг него сгущался саван, втягиваясь и выступая изо рта, скользя между пальцами жестикулирующей руки.
— Мы ведь ничем не можем помочь ему, Ральф? Мы абсолютно ничего не можем сделать?
Ральф крепче обнял Луизу. Он видел, что ее аура вернулась в прежнее — нормальное — состояние.
Мак-Говерн и его приятель теперь шли по коридору, направляясь в их сторону. Повинуясь импульсу, Ральф отодвинулся от Луизы и замер прямо перед Мистером Слива, слушающим болтовню Мак-Говерна насчет трагедий старения и кивающим в нужных местах.
— Ральф, не делай этого!
— Все нормально, не волнуйся.
Но тут же он потерял уверенность, что все было нормально. Еще секунда, и он отступил бы назад, но в этот момент мистер Слива, невидяще глядя прямо ему в лицо, прошел сквозь него. Ощущение, охватившее тело Ральфа, было подобно покалыванию, которое чувствует человек, шевеля затекшей от длительного и неудобного сидения ногой. На долю секунды его аура и с Мистера Сливы смешались, и Ральфу стало известно все, что только можно было узнать об этом человеке, включая и сны, снившиеся ему в утробе матери. Мистер Слива замер на месте.
— Что случилось? — поинтересовался Мак-Говерн.
— Ничего, но… Ты слышал грохот? Похоже на выстрел выхлопной трубы автомобиля.
— Нет, слух у меня теперь уже не тот, что прежде. — Мак-Говерн хихикнул. — Если что-то действительно взорвалось, надеюсь только, что не в лабораториях ядерной физики.
— Теперь я тоже ничего не слышу. Скорее всего, просто мое воображение.
— Они свернули к палате Боба Полхерста.
Ральф подумал: «Миссис Перрин сказала, что это похоже на пистолетный выстрел. Подруга Луизы подумала, что по ней ползает букашка, возможно, даже укусила ее. Просто различный подход; точно так же пианисты по-разному исполняют одну и ту же пьесу. Короче говоря, люди чувствуют, когда мы соприкасаемся с ними. Не знают, что это такое, но, вне всякого сомнения, ощущают».
Луиза взяла Ральфа за руку и повела к дверям палаты N313. Они стояли в коридоре, глядя сквозь дверной проем, как Мак-Говерн усаживался на стул у ног больного. В комнате собралось не меньше восьми человек, и Ральф не мог видеть Боба Полхерста достаточно четко, но зато он видел другое: хотя Боб и был окружен плотным саваном, «веревочка» его оставалась нетронутой. Она имела такой же неряшливый вид, как и ржавая выхлопная труба, отбитая в одном месте и покореженная в другом… Но оставалась целой.
Ральф повернулся к Луизе:
— Этим людям ждать придется дольше, чем они рассчитывают.
Луиза кивнула, затем указала вниз на золотисто-зеленые отпечатки шагов — следы мужчин в белом. Ральф увидел, что следы миновали палату N313, но свернули к следующей двери — N315, палате Джимми В. Вместе с Луизой они подошли ближе и заглянули внутрь. У Джимми В. Было трое посетителей, но один из них, сидящий рядом с кроватью, считал, что кроме него здесь больше никого нет. Этим одним оказался Фэй Чепин, машинально просматривающий груду открыток с пожеланиями скорого выздоровления, скопившихся на прикроватной тумбочке Джимми. Двое других были теми самыми лысоголовыми врачами, которых Ральф впервые увидел выходящими из дома Мэй Лочер. Они стояли в ногах кровати Джимми В., торжественные в своих ослепительно чистых халатах, и теперь, находясь в непосредственной близости, Ральф заметил отличия в их гладких, почти идентичных лицах; просто такое невозможно рассмотреть в бинокль — или пока не продвинешься хоть немного вверх по лестнице восприятия. В основном отличие замечалось в глазах — темных, без зрачков, подернутых золотистым сиянием. Эти глаза светились разумом и осознанностью. Их ауры сверкали и вспыхивали наподобие одежд императора…
… Или, возможно, Центурионов. Они взглянули на Ральфа и Луизу, стоящих в дверном проеме и держащихся за руки, как парочка малышей, заблудившихся в волшебном лесу, и улыбнулись им.
Приветствуем тебя, женщина.
Говорил доктор N1. В правой руке он держал ножницы. Невероятно длинные лезвия казались очень острыми. Доктор N2 сделал шаг навстречу и забавно поклонился:
Приветствуем тебя, мужчина. Мы вас ждали.
Ральф почувствовал, как напряглась, а затем обмякла рука Луизы, когда она решила, что непосредственная опасность им не грозит. Она шагнула вперед, переводя взгляд с доктора N1 на доктора N2 и снова на первого. — Кто вы?
Доктор N1 скрестил руки на маленькой груди. Острые лезвия ножниц улеглись во всю длину на обтянутое белым левое предплечье.
У нас нет имен в том смысле, в каком их имеют Шот-таймеры, — но вы можете называть нас следуя легенде, которую тебе рассказал этот человек.
То, что первоначально эти имена принадлежали женщинам <Мойры (греч.) или парки (рим.) — богини судьбы, дочери Зевса и Фемиды. Древние греки представляли их в виде трех пожилых женщин первая — Клото («Прядильщица»), сидя за веретеном, прядет жизненную нить, вторая — Лахесис («Та, которая определяет судьбу») вынимает, не глядя, жребий, выпадающий человеку, третья — Атропос («Неумолимая») в назначенный час обрезает нить жизни.>, для нас не имеет смысла, потому что у нас нет половых различий. Я буду Клото, хотя мне и не приходится прясть нить, а мой давний приятель и коллега станет называться Лахесис, хотя он никогда не тянул ничей жребий. Входите сюда — оба, пожалуйста!
Луиза с Ральфом вошли и встали между стулом для посетителей и кроватью. В их движениях сквозила осторожность. Ральф не думал, что врачи задумали что-то плохое, но все же ему не хотелось подходить слишком близко..
Их ауры, такие яркие и великолепные по сравнению с полем обычных людей, пугали его, и, судя по выражению лица Луизы, она ощущала то же самое.
Луиза, почувствовав его взгляд, повернула к нему лицо и попыталась улыбнуться. «Моя Луиза», — подумал Ральф. Он обнял женщину и прижал к себе.
Лахесис: Мы сообщили вам наши имена — имена, которыми вы можете пользоваться; может быть, и вы назовете нам свои?
Луиза: — Вы хотите сказать, что еще не знаете, как нас зовут?
Извините, но в это трудно поверить.
Лахесис: Мы могли узнать, но решили не делать этого. Мы предпочитаем соблюдать правила Смертных, когда это возможно. Мы считаем их правила замечательными, потому что они, переходя от одного поколения к другому, создают видимость непрекращающейся жизни.
Луиза: — Не понимаю.