Бессонница
Шрифт:
Возможно, это был Дерри, теперь уже в десяти минутах полета. В нижнем левом углу поля зрения Ральфа светилась приборная доска. К альтиметру <Прибор для определения высоты полета.> была прикреплена небольшая фотография, от которой у Ральфа перехватило дыхание. С фотографии улыбалась невероятно счастливая и невероятно красивая Элен. На ее руках спала Ее Величество Малышка в возрасте неполных четырех месяцев. «Последнее, что он хочет видеть в этом мире, — жена и дочь, — подумал Ральф. — Его превратили в чудовище, но, кажется, даже чудовища помнят, что такое любовь».
Что-то загудело на приборной
Ральф, еще раз оглянувшись назад, поднял руку в приветственном жесте.
Клото и Лахесис ответили ему тем же. Луиза послала Ральфу воздушный поцелуй. Ральф показал, что поймал его, затем отвернулся и вошел в туалетную кабину.
Ральф испытал секундное колебание, не зная, как поступить с крышкой унитаза, затем вспомнил надвигающуюся больничную каталку, которая должна была бы снести ему череп, однако не сделала этого, поднял крышку и шагнул в унитаз. Он сжал зубы, приготовившись к удару в голень — одно дело знать, другое — семидесятилетний опыт столкновений с различными предметами, — но прошел сквозь унитаз так, словно тот был из дыма… Или это он был из дыма.
Жуткое ощущение невесомости и головокружения, Ральфу казалось, что его сейчас стошнит. Вслед за этим чувство истощения, фильтровки, словно из него высасывали силу, позаимствованную у Луизы. Скорее всего, так оно и было. В конце концов, это определенная форма телепортации, столь популярная среди писателей-фантастов, а такая вещь требует затраты огромного количества энергии.
Головокружение прошло, но его сменило еще более неприятное ощущение — чувство, что он расколот пополам.
Теперь Ральф видел полную картину простиравшегося под ним мира.
«Господи, что же случилось со мной? Что не так?»
Органы чувств Ральфа неожиданно ответили, что ничего особенного не случилось, просто он достиг невозможного. Кабина самолета была шестьдесят дюймов в высоту. А это означало, что любому пилоту ростом выше Клото и Лахесиса придется сгибаться, пробираясь к креслу. Ральф не просто оказался в самолете во время полета — он попал в него, вытянувшись во весь рост, и сейчас Ральф по-прежнему оставался в этом положении, стоя позади двух кресел в кабине пилота. Причина же его расширенного зрения была пугающе проста: голова Ральфа возвышалась над корпусом самолета. Ральф закрыл глаза.
«А вдруг я упаду? Если я в состоянии просунуть голову сквозь корпус самолета, то что помешает мне проскользнуть через низ и при этом не свалиться с такой высоты на землю? Или, возможно, сквозь землю, а затем и сквозь саму „планету“?»
Но ничего не случилось, такое невозможно — по крайней мере, на данном уровне, — и ему остается лишь помнить, с какой легкостью они с Луизой поднимались сквозь больничные этажи и как стояли на крыше. Если он не забудет об этом, с ним ничего плохого не случится. Ральф попытался сконцентрироваться на последней мысли и, взяв себя в руки, открыл глаза. Как раз под ним выступало ветровое стекло самолета. А за стеклом выдавался вперед нос, увенчанный ртутным мазком пропеллера. Гнездо света, которое Ральф видел ранее в дверце туалетной кабины, теперь находилось гораздо ближе.
Ральф присел (согнул колени), и его голова беспрепятственно проскользнула сквозь верх кабины самолета. Металлический привкус во рту, ощетинившиеся волоски в носу, словно от электрического разряда, и вот уже Ральф стоит на коленях между креслами первого и второго пилотов. Ральф не задумывался над тем, какое чувство вызовет встреча с Эдом в подобных странных, даже экстравагантных обстоятельствах, однако охвативший его приступ раскаяния — не просто сожаления, а именно раскаяния — удивлял.
Как и в тот далекий летний день 1992 года, когда Эд столкнулся с ним, на нем была старенькая футболка вместо застегнутой на все пуговицы строгой сорочки. Эд сильно похудел — на первый взгляд, фунтов на сорок, — что, впрочем, производило эффект не истощения, но героизма в готическом/романтическом стиле. Кожа Эда приобрела бледность бумаги, зеленые глаза за круглыми стеклами очков a la Джон Леннон сверкали («как изумруды в лунном свете», — подумал Ральф), губы казались пунцовыми, словно накрашенными. Белый шарф с японскими иероглифами был повязан вокруг головы, свободные концы его спадали на спину.
Окруженное грозовыми завихрениями ауры умное, подвижное лицо Эда пылало яростной решимостью. Он был прекрасен — прекрасен, и сильное чувство deja vu охватило Ральфа. Он понимал, что сейчас перед его внутренним взором мелькают события того дня, когда он встал между Эдом и толстяком-садовником; Ральф снова ясно видел тот день. Смотреть на Эда, затерянного внутри тайфунной ауры, из которой не взмывала вверх «веревочка», было все равно что видеть разбитую вдребезги бесценную китайскую вазу времен династии Мин.
"По-моему, он не видит меня на этом уровне.
Не может видеть".
И словно в ответ на эту мысль, Эд обернулся и посмотрел прямо на Ральфа. В его широко открытых глазах застыло настороженное выражение безумца, в уголках красиво очерченного рта блестела слюна.
Ральф отшатнулся, подумав, что он все же виден, но Эд не отреагировал на резкое движение Ральфа. Он подозрительно оглядел четыре пустых пассажирских сиденья, словно услышал раздавшийся оттуда звук. Одновременно он протянул руку к картонной коробке, пристегнутой ремнем безопасности креслу второго пилота. Рука погладила коробку, затем потянулась к голове и поправила шарф.
Справившись с повязкой, Эд снова запел… От слов этой песни по спине Ральфа струйкой побежал холодок:
«Приняв одну пилюлю, станешь больше…»
«Правильно, — подумал Ральф. — Ответ получишь от Алисы, когда она на десять футов станет выше».
Сердце трепетало у него в груди — даже возвышаясь на десять футов над кабиной пилота, он не был напуган так, как в момент неожиданного поворота Эда. Ральф был уверен, что Эд не видит его, однако человек, утверждавший, что у сумасшедших чувства более обострены, чем у нормальных людей, знал, что говорит, и именно поэтому Эд сознавал, что что-то изменилось. Запищало радио, заставив обоих мужчин вздрогнуть.