Бесспорное правосудие

Джеймс Филлис Дороти

– На суде много о чем не говорилось. – Венис посмотрела ему в глаза. – Не мог бы ты встретиться с ним и выяснить, сколько он хочет? Попробовать откупиться? Я готова отдать десять тысяч фунтов.

Дрисдейл похолодел. Кошмарное предложение! И опасное. Подобная мысль говорила о степени ее отчаяния. Неужели она серьезно рассчитывает, что он согласится участвовать в этой авантюре? Это унизительно для них обоих. Есть вещи, которые нельзя требовать от друзей.

Он старался говорить как можно спокойнее:

– Прости, Венис. Если хочешь откупиться, делай это сама или найди посредника. На меня не рассчитывай. Я своим участием скорее принесу вред. Ты боишься гласности, а в случае провала в прессе могут появиться заголовки: «Друг известного адвоката пытается дать отступного любовнику ее дочери». Тут уж газетчики порезвятся.

Венис поставила бокал на стол и поднялась.

– Так

ты не поможешь?

– Нет. Не могу.

Чтобы не видеть гневного презрения в ее глазах, Дрисдейл отошел к окну. Внизу сильное течение реки создавало водовороты и воронки, освещаемые танцующими языками серебристого света. Мост с башенками и раздвижными опорами в огне прожекторов выглядел как обычно по вечерам, сверкающим, нереальным миражом. Этот вид всегда успокаивал его после рабочего дня, когда он смотрел вниз с бокалом в руке. Сейчас успокоение не приходило, и из-за этого Дрисдейл злился на Венис, как обидчивый ребенок.

– Как много это для тебя значит? – спросил он, не поворачиваясь. – Чем ты готова поступиться, чтобы решить эту проблему? Работой? Постом главы «Чемберс»?

Последовала пауза, затем она тихо сказала:

– Не говори глупости, Дрисдейл. Я не торгуюсь.

– Я этого не говорил, – повернулся к ней Дрисдейл. – Просто размышлял вслух о твоих приоритетах. Что в конечном счете для тебя важнее? Октавия или карьера?

– Я не хочу ничего приносить в жертву. Мне нужно всего лишь избавиться от Эша. – Она снова помолчала, потом заговорила: – Значит, не поможешь?

– Прости. Не могу.

– Не можешь или не хочешь?

– И то и другое.

Она взяла пальто.

– По крайней мере у тебя хватило мужества на честный ответ. Не беспокойся. Я найду выход.

Провожая ее до дверей, Дрисдейл спросил:

– Может, вызвать такси?

– Нет, спасибо. Я пройдусь по мосту, а там поймаю такси.

Дрисдейл спустился с ней в лифте и немного постоял, глядя, как Венис в блеске огней идет вдоль реки. Как всегда, ее походка была энергичной и твердой. Но потом ему показалось, что женщина споткнулась. Она как-то сразу поникла, и Дрисдейл вдруг увидел, испытав впервые за вечер искреннюю жалость, что вдоль реки идет пожилая женщина.

Книга вторая. Смерть в «Чемберс»

Глава одиннадцатая

В четверг 10 октября в семь тридцать утра Гарольд Нотон вышел из своего дома в Бакхерст-Хилл, прошел четверть мили до вокзала и где-то в семь сорок пять сел на поезд Центральной линии метро, который доставил его прямиком до Чансери-лейн. Этот путь он проделывал последние сорок лет. Его родители жили в Бакхерст-Хилле, и в его детстве это место носило неповторимое очарование маленького городка. Теперь, хотя Бакхерст-Хилл превратился в один из спальных районов столицы, он по-прежнему хранил в зеленых улицах и домах, похожих на коттеджи, что-то от сельского покоя. Но они с Маргарет начинали свою семейную жизнь в одном из немногих тогда многоквартирных домов. Гарольд женился на девушке из Эссекса, из лесного района Эпинг-Форест, близ Южного пирса, откуда она любовалась морем, вдыхая его соленый запах. Девушка лишь изредка ездила по Центральной линии до Ливерпуль-стрит и дальше, в полные очарования и опасности места Лондона. Отец Гарольда умер в течение года после ухода на пенсию, а спустя три года умерла и мать, оставив сыну маленький дом, где в свое время его взрастили в клаустрофобном, чрезмерно защищенном мирке единственного ребенка. Дела Гарольда шли хорошо, а так как детям, Стивену и Салли, требовалось собственное пространство, Маргарет же хотелось сад побольше, то фамильный дом продали, а деньги пошли на первый взнос за современный особняк из двух квартир, на который положила глаз Маргарет. Сад был большой, а через несколько лет еще увеличился: нуждавшийся в деньгах пожилой сосед, которому земля была не нужна, с радостью продал им свой участок.

Маргарет полностью посвятила свою жизнь этому дому, воспитанию детей, уходу за садом и оранжереей, приходской церкви и шитью лоскутных одеял. Работать она никогда не стремилась, а Гарольд слишком ценил домашний комфорт, чтобы настаивать на этом. Когда в трудные времена доход мужа уменьшился, Маргарет неуверенно сказала, что могла бы вспомнить свои секретарские навыки, однако муж воспротивился: «Как-нибудь справимся. Ты нужна дома детям».

И они справились. Но сегодня, когда поезд после минутного пребывания в ярком свете Стрэтфорд-стейшн с грохотом ворвался в темный тоннель, Гарольд, сидя в вагоне с не раскрытой «Дейли телеграф», размышлял, справится

ли он на этот раз. В конце месяца, после собрания членов «Чемберс», он будет знать, продлят ли ему контракт на три года или на год с возможным продлением. И что делать, если ответ будет отрицательный. В течение почти сорока лет коллегия была смыслом его жизни. Он отдавал ей (больше по собственному почину, чем по необходимости) все свое время, энергию и усердие. У него не было хобби, да на это и не хватало времени – свободными оставались только уикенды, когда он мог выспаться, посмотреть телевизор, свозить на прогулку Маргарет, подрезать траву перед домом и помочь с тяжелыми работами по саду. И какое у него могло быть хобби? Можно было чем-то помочь в приходе, но Маргарет уже состояла в приходском совете, была одной из дежурных по украшению и уборке церкви и частично занятым секретарем женского общества «Встречи по средам». Ему претила мысль идти просителем к викарию со словами: «Пожалуйста, найдите мне работу. Я старею. И ничего не могу вам предложить. Дайте мне возможность почувствовать себя снова полезным».

В их жизни всегда существовали два мира – его и Маргарет. Его мир – так она думала или решила так думать – был мужской анклав, где Гарольд после главы «Чемберс» был самым важным человеком. Этот мир ничего не требовал от Маргарет, даже ее интереса к нему. Она никогда не роптала, хотя работа много требовала от мужа – раннего подъема, позднего прихода домой. Если приходилось задерживаться, Гарольд никогда не забывал позвонить домой, а Маргарет до минуты высчитывала время, когда надо подогреть тарелку, вынуть из духовки мясо, включить горелку под овощами, чтобы к приходу мужа все было так, как он любит. Его работа была важным делом, и с ней нужно считаться: ведь муж приносил деньги, без которых ее мир рухнул бы.

Но какое место в этом мире занимает он? Их единственный общий интерес – воспитание детей, но и тут основная ответственность лежит на Маргарет. Когда он возвращался домой, Салли и Стивен уже лежали в постели. Это Маргарет кормила их ужином, читала на ночь, а когда они стали ходить в школу, слушала рассказы об их маленьких победах и поражениях. Когда они нуждались в отце – если только действительно нуждались, – его не было рядом. Они и сейчас доставляли волнения – дети всегда их доставляют. Стивен только что получил аттестат, дающий возможность поступить в Редингский университет, и они волновались, продержится ли он там первый год. Старшая Салли получила профессию физиотерапевта и работала в больнице Халла. Она редко приезжала домой, но звонила матери не меньше двух раз в неделю. Мечтавшая о внуках Маргарет беспокоилась, что в жизни Салли нет мужчины, а если есть, то, возможно, такой, какого и родителям представить совестно. Когда дети находились дома, Гарольд прекрасно с ними ладил. У него всегда хорошо складывались отношения с незнакомцами.

Его отец, ежедневно совершавший в свое время тот же маршрут, что и Гарольд, выходил на станции Ливерпуль-стрит и добирался оттуда до Мидл-Темпл-лейн на автобусе, идущем по Флит-стрит. Гарольд же проезжал еще три остановки и шел по Чансери-лейн. Ему нравилось ощущать утреннюю свежесть Сити, первое пробуждение городской жизни – словно великан, проснувшись, расправлял затекшие члены, нравилось вдыхать ароматный запах кофе, доносившийся из закусочных, открытых для рано встающего рабочего люда и тех, кто отстоял ночные смены. Знакомые фасады магазинов и общественных зданий на Чансери-лейн были для него старыми знакомыми: лондонский «Серебряный мир», «Эд энд Равенскрофт, изготовление париков и пошив одежды», с королевским гербом на дверях и церемониальным – алым с горностаем – одеянием знати в витрине, внушительный Государственный архив, проходя мимо которого Гарольд каждый раз вспоминал, что там хранится Великая хартия вольностей, и офисы Общества юристов с железной оградой и позолоченными львиными мордами.

Обычно он пересекал Флит-стрит и выходил на Мидл-Темпл-лейн через ворота Рена [12] , никогда не проходя под ними, чтобы не поднять глаза на знак невинного агнца. Мгновенный взгляд на древний символ был его единственным суеверием. Иногда Гарольд думал, что это доступная ему молитва. Но последние месяцы вход с Флит-стрит был закрыт на реконструкцию, и Гарольду приходилось сворачивать на узкую улочку напротив правительственных судов рядом с Трактиром Георга и входить внутрь через небольшую черную дверцу в воротах.

12

Сэр Кристофер Рен (1632–1723) – английский архитектор и математик.