Бестолковая святая
Шрифт:
— Она еще и издевается! Па-а-дла.
— Не смейте так со мной разговаривать, — спокойно приказала я.
— Кретинка, чертова дура!
— Ну хватит, Мари-Анж. Я прихожу сюда не затем, чтобы вы меня оскорбляли! — Я повысила голос.
— Вот что я скажу, дамочка: вы просто тупая богачка, таскаетесь сюда для очистки совести, дура толстожопая!
Так, приехали. Эта мамаша Параша начинает меня раздражать. Я замедлила дыхание, чтобы открылись все чакры, как советовала в Буд-Божье сестра Фу-дальше-не-помню.
— Прекрасно. А теперь, Мари-Анж, я со всей серьезностью требую, чтобы вы извинились и взяли назад
Она сделала неприличный жест.
Чаша моего терпения переполнилась. Я взяла номер «Модели», свернула его в трубочку и собралась сунуть в сумку, но не удержалась и в последний момент пару раз съездила ей этим самым журналом по физиономии.
Такого Мари-Анж не ожидала…
Несколько секунд она бессмысленно таращила глаза, а потом выбросила руки и прыгнула на меня.
Надзирательницы, благослави их Господь, подоспели через тридцать секунд — шальная подопечная едва не свернула мне шею.
Я ждала маму на парковке, поглаживала распухшую шею и с горечью думала, как неблагодарны люди, которым я пытаюсь помочь все эти последние недели: не сравнить с тяжестью креста, который Создатель нес на Голгофу, но башка трещит. «Eli, Eli! lama sabachtani?» — без устали повторяла я фразу на иврите. «Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил?» [44] Это была одна из любимейших мантр брата Мориса.
44
Евангелие от Матфея, 27:46.
Мари-Анник пыталась на ходу одернуть мини-юбку, и лицо у нее при этом было почти таким же мрачным, как у меня.
— Все ужасно, дорогая, не знаю, как я это вынесу.
— Что, неужели на тебя тоже напали? Едем отсюда, и поскорее, мама, такие места не для нас, мы сделаны из другого теста…
— Что ты такое говоришь! Для меня не видеть Момо целых семь дней — все равно что брести по бесконечному темному туннелю. Представляешь, за эту неделю, — продолжила она в крайнем возбуждении, — он перевел мне все песни Эминема на французский, слегка изменив текст. Вставил там везде «Мари-Анник» вместо «fucking bitch» [45] , наверное, так зовут его жену. Он настоящий поэт!
45
Гребаная сука (англ.).
Тут очень кстати зазвонил мобильник, избавив меня от необходимости переводить маме «трогательное» имечко из песни американского рэпера.
— Мадам Орман-Перрен? Говорит Франсуа Брискар, директор колледжа Люк-Ферри.
— Добрый день, как поживаете, мсье Брискар… — отозвалась я дрожащим голосом. А кто не испугался бы, позвони на сотовый директор колледжа, где учится ребенок? Я всякий раз думаю, что произошло что-то серьезное. — Уверена, вы насчет стенда к дню празднования годовщины школы? Могу я перезвонить чуть позже? Я сейчас во Флери-Мерожи.
— Уже? Очень кстати.
— Не понимаю.
— Мне очень жаль, но вам придется срочно приехать. Поль сейчас у меня в кабинете и…
— Поль? Он что-то натворил? Что с ним?
— Э-э… Могу сказать одно: Поль совершенно здоров. Приезжайте как можно скорее, мадам Орман-Перрен, мы вас ждем.
Полтора часа спустя мы трое — мама, Поль и я — ехали домой, не имея ни малейшего желания разговаривать. Я думала, как буду объяснять Пьеру случившееся. Нужно придумать что-то простое и лаконичное.
Твой сын — наркоман?Нет. Слишком коротко.
Твой сын продает наркотики товарищам по колледжу?Не пойдет. Слишком упрощенно.
Твоего сына на месяц исключили из колледжа, через неделю состоится дисциплинарный совет, куда он должен явиться с родителями, — это довольно унизительная процедура, после чего его, вероятнее всего, окончательно исключат из единственного учебного заведения Парижа и окрестностей, куда согласились взять, невзирая на катастрофическую успеваемость?Нет, слишком патетично.
Твоему сыну неслыханно повезло — директор не сразу сдал его полиции. Взял три дня на раздумья.Нет, чересчур легкомысленно.
Твой сын наотрез отказывается сообщить, кто снабдил его наркотиками для перепродажи, он даже заявляет, что лучше выбросится из окна, чем будет давать объяснения по этому поводу?Нет, слишком мелодраматично.
— Мама, я так и не решила, что буду говорить Пьеру. Может, поедешь с нами и сама ему расскажешь?
— Уволь, дорогая.
— Прошу тебя. Теща, приносящая зятю дурные вести, это нормально. Как знать, может, Пьер выплеснет злость на тебя и сыну меньше достанется, а?
— Ты красноречива, — грустно улыбнулась Мари-Анник. — Нет, Полин, не проси.
— Мамочка, ну пожалуйста, ради меня, — взмолилась я срывающимся от отчаяния голосом.
И она сдалась.
— Хорошо, дорогая. Постараюсь тебе помочь.
Остаток пути я размышляла о своей ответственности за случившееся. Неужели новая Полин, такая терпимая, готовая слушать других и абсолютно не напрягавшаяся по поводу школьных успехов детей, виновата в том, что ее сын отбился от рук? А вдруг я все это время ошибалась? Нет, нет и еще раз нет. Я хотела, чтобы им было лучше. Мои поиски смысла жизни нужны не только мне, но и им всем. Я пыталась стать лучшей матерью, женой, человеком. Не может быть, чтобы мои благие намерения обернулись таким хаосом. Разве что сам Карл послал мне это испытание. Я не знала, что думать, я ничего не понимала.
Три часа спустя, ворочаясь в постели и не находя себе места, одно я знала наверняка. Я бы предпочла, чтобы Пьер пришел в бешенство, угрожал и ругался, а он просто взял и беззвучно заплакал, когда мама сказала, чем закончился разговор с мсье Брискаром.
День тридцать седьмой
Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать…