Бестужев-Рюмин
Шрифт:
Костомаров пишет, что у Бестужева в это время были составлены два проекта наследования престола: один заключался в том, чтобы побудить Елизавету составить новое завещание в пользу сына Екатерины Алексеевны — Павла Петровича, а второй предусматривал формальное оставление за Петром Фёдоровичем титула императора, но всю власть предоставить его жене Екатерине. По некоторым данным, Елизавета, возмущённая действиями «молодого двора», в это время взвешивала возможность изменить завещание о престолонаследии в пользу великого князя Павла Петровича или даже томившегося в темнице царевича Ивана Антоновича. Как было на самом деле, история умалчивает, во всяком случае Бестужев намеревался показать свои проекты государыне Елизавете, но она последнее время канцлера к себе не допускала и к одному только намёку на свою возможную смерть, как в своё время Анна Иоанновна, относилась весьма болезненно.
Сама великая княгиня Екатерина Алексеевна рано созрела для восприятия российского
Убедившись в том, что Бестужев относится к их хлопотам безразлично, Чарторийские обратились за помощью к враждебной ему партии Шувалова—Воронцова, поставив своей целью убрать Алексея Петровича с поста канцлера. Уильяме, рассерженный тем, что канцлер в качестве условия для заключения субсидного договора с Англией поставил его невмешательство в польские дела, закусил удила и тайно стал на сторону врагов Бестужева. И вот в этой ситуации Екатерина, явно с подачи Уильямса, решила под видом искренней дружбы предупредить Бестужева о грозившей ему опасности и направляет ему большое письмо. Вот его содержание:
Великая княгиня, ссылаясь на надёжные источники, пишет, что враги канцлера решили обвинить его в потворстве действиям, направленным на преследование в «соседнем королевстве» русской партии, и поставить на его место своего человека. Для этого эти враги намереваются также убрать из Варшавы Гросса и послать вместо него брата канцлера, который должен выступить в качестве истинного защитника русской партии в Польше. «Вы могли бы сохранить г. Тросе а, который Вам приятен, и отразить удар, который Вам хотят нанести, если бы Вы первый заявили о своём намерении поддержать в Польше ослабленную русскую партию… Только усердие и быстрота, с какими Вы будете действовать, могут лишить их этого случая повредить Вам…»— пишет Екатерина и продолжает, что вопрос о назначении Михаила Петровича послом в Варшаву уже решён Елизаветой положительно, «поэтому я полагаю, что Вам остаётся только сделать то, что я советую Вам из дружеского расположения, а отнюдь не то, что советуют лица, которым Вы доверяете»,В конце письма Екатерина выкладывает ещё один «козырь»: ссылаясь на циркулирующие в Петербурге «недостойные» Бестужева слухи, она сообщает о неразумном поведении канцлера Брюля, который якобы похваляется поддержкой Бестужева в деле с Чарторийскими [91] .
91
Эту информацию Екатерина могла узнать только из прусских источников. В саксонском министерстве иностранных дел Фридрих II обзавёлся солидным агентом, который щедро снабжал Берлин самой секретной информацией.
Но Екатерина и Уильяме явно недооценили великого канцлера. Он без труда распознал всю подоплёку этого достаточно наивного и прямолинейного послания. Это было первое (известное историкам) политическое письмо Екатерины, ей ещё предстояло много потрудиться и над стилем, и содержанием своей эпистолярной деятельности. А пока Бестужев ограничился «скромным» ответным письмом. «Яне нахожу слов высказать… мою покорную и почтительнейшую признательность за это,В(аше) В(ысочество), которая не иссякнет до конца моей жизни…— начинает он в своём неподражаемом стиле. — Я отнесусь со всевозможным вниманием и к тем козням, которые мои враги так упорно строят против меня…»— пишет он, а далее по пунктам сообщает, что: 1) о происках врагов своих ему уже давно всё известно; 2) в польских делах его поведение абсолютно безупречно, и обвинить его совершенно не в чем — на это у него есть неопровержимые доказательства, 3) а попытки замешать в дело канцлера Брюля — клевета и ложь, и он будет стоять выше этих измышлений. Всем этим козням он готов противопоставить чистую «совесть и твёрдость».
Ему также хорошо известно, что вице-канцлер (Воронцов) и церемониймейстер двора (Шувалов) затеяли составить доклад Елизавете о польских делах, не разобравшись при этом, кто на самом деле являются друзьями России в Польше. «Доклад этот явно имеет целью лишь доставить моему
92
Намёк на активные действия М.П. Бестужева-Рюмина по защите православного населения от преследования австрийскими властями, имевшие своими последствиями отзыв посланника из страны.
Заканчивает канцлер своё письмо «убийственным» для сочинителей «дружеской информации» пассажем: он просит Екатерину сообщить источники её информации, ссылаясь на необходимость оградить её от дурного влияния. Он в свою очередь ссылается на слухи «из очень важного источника» о связи великой княгини с Уильямсом, что неблагоприятно может сказаться на положении великой княгини при дворе. Канцлеру также известно, что в распространении всех этих слухов участвуют и «кавалер Уильяме», и его друг, «кавалер польского посольства». Под последним канцлер имел в виду любовника Екатерины Станислава Понятовского.
Великий канцлер с блеском продемонстрировал все свои деловые и боевые качества. Он чувствовал себя на высоте проницательности и информированности, он находился в расцвете творческих сил. Можно только предполагать, с какими выражениями лица читали сие послание Екатерина и Уильяме. Функ, проинформированный своим патроном о письме Екатерины, писал в Дрезден: «Уильяме, кажется, вообразил, что ему удастся одновременно запутать канцлера намёками …о грозящей ему лично большой опасности и проникнуть в его намерения».«Проникнуть в намерения канцлера» врагам канцлера не удалось, но удалить из Петербурга важное связующее между Бестужевым и Брюлем звено им удалось вполне. «Русский канцлер в награду за разные услуги удостоился в октябре 1756 г. со стороны Августа III подарка— 10 тысяч червонцев»,— заключает В. Конопчинский эпизод с письмом Екатерины.
Летом 1756 года императрица Елизавета сильно и опасно заболела, и великая княгиня составила чёткий и смелый план своих действий, которым она поделилась с посланником Англии в России сэром Чарльзом Уильямсом. Вот что она написала ему в письме от 11 августа:
«Когда я получу безошибочные известия о наступлении агонии, я отправлюсь прямо в комнату моего сына. Если я встречу или буду иметь возможность немедленно призвать обер-егермейстера[А.Г. Разумовского], я оставлю его с его подчинённым при сыне; если нет— я отнесу сына в мою комнату. Вместе с тем я пошлю верного человека известить пять гвардейских офицеров, в которых я вполне уверена. Они приведут мне каждый по 50 солдат— это будет исполнено по первому же знаку. Может быть, я и не обращусь к их помощи, но они будут у меня в резерве на всякий случай. Они будут принимать повеления только от великого князя или от меня. Я пошлю к канцлеру, к Апраксину и к Ливену, чтобы они явились ко мне, а в ожидании их направлюсь в комнату умирающей, куда призову командующего караулом капитана, велю ему присягнуть и оставаться при мне. Кажется, надёжнее и лучше, чтобы оба великие князья были вместе, чем чтобы один был со мною. Думаю также, что местом сбора должна быть моя приёмная. Если я замечу какое-либо, хотя бы самое малейшее, движение, я отдам под стражу Шуваловых и дежурного генерал-адъютанта. Младшие офицеры лейб-компании— народ надёжный, и хотя я в сношениях не со всеми ими, но на двух или трёх я могу вполне рассчитывать и уверена, что имею столько влияния, чтобы заставить себе повиноваться, кто не подкуплен».
Каков холодный и трезвый расчет, какова решительность и предусмотрительность! Недаром сэр Уильяме расщедрился и передал Екатерине 10 тысяч фунтов стерлингов. И заметим, что канцлеру Бестужеву, генералу Апраксину отводится в этом плане важная роль.
Однако Елизавета Петровна неожиданно поправилась, план был похерен, а сама Екатерина с трудом выпросила себе её прощение. Потом она, вероятно, помнила о заботливом канцлере, предупредившем её от дурных связей, и сохранила к нему уважение на будущее.