Без Царя…
Шрифт:
– Доплатить бы, барин! – привычно ноет извозчик, пытаясь перекривить мордатую, угреватую физиономию в жалостливой гримасе, долженствующей, очевидно, обозначать сиротство щекастого крепыша, – Овёс-то нынче тово, не укупишь! Сам не доешь, а кобылку-то кормить надо! Ей, родимой, и не втолкуешь, что война ночне, и что зубы на полку всем покласть надоть.
Сбившись, выдыхаю сквозь зубы и ссыпаю мелочь в подставленную ладонь без счёта, переплатив как бы не вдвое. Да больше!
– Благодарствуем, Вась Сиясь… – осклабился сиротинушка и тут же тронул вожжами лошадку, пока дурной барин, то бишь я, не передумал.
– Чёрт бы всё… – выдавливаю сквозь зубы, мысленно поминая разом неторопливого парикмахера, встретившуюся аварию и наглого полковника с белесыми рыбьими глазами убийцы и наркомана, уведшего у меня остановленного было лихача. Спорить… пусть меня трусом считают, но лучше будет ныть уязвлённое самолюбие, нежели пулевое ранение.
Господа офицеры и в мирное время не особо стесняли себя в поведении с гражданскими, и могли, к примеру, пристрелить в споре оппонента «за неуважение». Суды, что характерно, оправдывали их… и оправдывают. А если надо, вмешивается Его Императорское Величество, и убийца в погонах получает наказание в лучшем случае символическое.
А сейчас, после трёх лет никому не нужной войны, с сотнями тысяч убитых, окопами, вшами и озверением, убивают легко. Слишком легко…
Не ценится ни своя жизнь, ни тем более чужие. Да и вопросы морали чем дальше, тем больше становятся пережитком прошлого, как динозавры.
С ужасом жду времени, когда бесчисленная масса людей, привыкших убивать и умирать, вернётся домой со всеми приобретёнными фронтовыми привычками, фобиями и кошмарами. В начинающуюся Гражданскую, в рассыпающуюся страну, униженные, озлобленные и ничего не понимающие…
Вытаскивая на ходу часы, отщёлкиваю крышку и досадливо морщусь… опаздываю!
Почти бегу, но не забываю глядеть по сторонам, и завидев смутно знакомую женскую физиономию, сдёргиваю шляпу, не сбавляя шага.
– Сударыня! Моё почтение!
Сударыня явно была настроена пообщаться, но я страдальческой физиономией (не хуже, чем у давешнего извозчика!) показал как мог, что рад бы, и счёл бы за счастье… но так спешу, так спешу! В это раз даже не вру. Думаю, даже страдальческая физиономия вышла удачной, с таким-то похоронным настроением…
– Добрый день, Иван Ильич, – входя в сумрачную прохладу читальни, вполголоса здороваюсь с библиотекарем, пытаясь выбросить из головы грядущие проблемы огромной страны и сосредоточиться на проблемах собственных, на здесь и сейчас.
– День добрый, Алексей Юрьевич, – благосклонно кивает мне он, подняв глаза от книги.
– Простите, – винюсь я за невозможность поговорить по нашему обыкновению, – времени совсем нет, и так опоздал…
– Бывает, – лёгкая усмешка в седых усах, слегка желтоватых от табака и времени. Да и я сам уже вижу… вон, за дальним столиком!
– Прошу прощения, Мария, – винюсь перед девушкой, усаживаясь напротив без лишних расшаркиваний. Оправдываться, рассказывая все сегодняшние перипетии, не стал. Глупо!
Благо, она эмансипе в самом правильном, здоровом смысле этого слова. Не подростковый бунт и трагический надрыв никем не понятого человека, не истерика суфражисток и не (упаси Боже!) готовность идти в тюрьму за своё право курить на улице, ходить в штанах и материться в голос.
Умение жить так, как тебе хочется, игнорируя общепринятые штакетины в заборчике Морали, и не проживая притом каждый день, как на баррикадах. Как по мне, это дорого стоит. Я, к примеру, и вовсе не умею.
С Марией у нас общие дела, вполне взаимовыгодные и даже (о чудо!) без капли романтики. Я – не вполне состоявший лингвист, специализирующийся на романо-германских языках, она – вполне состоявшийся филолог-славист. Вдвоём мы перекрываем куда как больше букинистических направлений, и сотрудничество выходит вполне взаимовыгодным.
– Я разобрала некоторые тексты, – деловито сказала Мацелюх, раскладывая на столе свои заметки, – Смотрите…
Она ткнула кончиком карандаша в нужные места в тетради.
– … видите? Достаточно характерные особенности, позволяющие привязать текст к семнадцатому веку.
– Хм…
Потихонечку разбираем разнообразные филолого-лингвистические загадки, с экскурсами в историю и теорию искусства. Эх, если бы не Революция…
На минутку накатывает тоска. Очень хочется, чтобы «здесь» и «сейчас» длилось как можно дольше, а все эти накопившиеся противоречия между Народом и Властью решались путём Эволюции, а не Революции.
Увы! Точка невозврата давно пройдена. А всё же…
… как было бы здорово! Без Гражданской и последующей Разрухи, чудовищного голода и эпидемий, террора и постоянного, на протяжении поколений, ожидания счастливой жизни не здесь и сейчас, а в будущем! Которое так и не наступило…
– Хм? – подняла голову Мария, по-видимому, почувствовав моё настроение.
– Не обращайте внимания, – спешу её успокоить, – вы же знаете, я склонен к меланхолии.
Кивок… и вот что мне в ней нравится, в душу не лезет. Собеседница она чуткая и тонкая, но не навязчивая.
Приходит на мгновение желание рассказать всё-всё… или по крайней мере, поделиться своими мыслями о надвигающемся Апокалипсисе. Приходит… и проходит, оставив только чувство сожаления, что некому выговориться.
Не поймут просто. Никто не поймёт. Это другое мышление, другие фундаментальные ценности… всё иначе.
Забрав результаты совместных трудов, чтобы на досуге обдумать и додумать под получившийся результат какую-нибудь интересную историю, поспешил домой на обед. В эти дни, как назло, стоит душная, безветренная жара, как это бывает иногда перед грозой.