Без чайных церемоний
Шрифт:
«Природа требовала своего. Редко, но в моей жизни появлялись мужчины. Слесарь из соседнего цеха, вдруг решивший за мной приударить, потом грузчик, заносивший диван в нашу квартиру, и заинтересовавшийся, скрипят ли в нем пружины. Я скрывала эти короткие, ни к чему не обязывающие связи от сына, стараясь не обострять ставшие вдруг такими непростыми отношения.
С годами он все больше и больше становился похож на отца. Фигура, глаза, волосы, даже особенности мимики – все в нем напоминало о проехавшемся по судьбе бульдозером студенческом романе. И характер у него формировался гордый, непримиримый, бескомпромиссный – тоже отцовский. Гены – странная
– Не буду носить это пальто! Что за дурацкий фасон, – заявил он, гордо вздернув подбородок…
Вообще-то в таких пальто ходило полгорода. Мне пришлось выстоять за ним трехчасовую очередь. А он так и не надел его, мерз всю зиму в коротенькой болоньевой, но венгерской курточке.
Он капризничал, требовал от меня невозможного, закатывал истерики. Зато голова у него была ясная, смышленая. Я не могла с ним заниматься до школы. Некогда. Утром отрабатывала смену на заводе, вечерами вышивала льняные салфетки. Когда их собиралось достаточное количество – ехала в Москву, сдавала в художественный салон, куда наведывались иностранцы, большие любители народных российских промыслов. Я немного волновалась, когда сын шел в первый класс – все-таки ни читать, ни писать ребенок не умел. И – напрасно. За первую четверть у него в дневнике оказались одни пятерки, учительница его все время хвалила:
– Какой талантливый у вас ребенок. Схватывает новый материал буквально на лету. И не скажешь, что без отца растет. Такой спокойный, тихий…
Меня уже не жгло клеймо безотцовщины. Я привыкла к нему так же, как привыкла к осколкам той первой, единственной, самой яркой любви. Да, клеймо почти не жгло, осколки почти не ворочались. Человек ко всему привыкает.
Только однажды на родительском собрании мне пришлось краснеть. Неудовлетворительно за поведение, кто бы мог подумать! Мой тихий прилежный сынуля, как выяснилось, подрался, разбил нос мальчику двумя годами старше.
Вернувшись домой из школы, я прямо поинтересовалась:
– Что случилось?
Сын тоже не стал лукавить:
– Он назвал меня байстрюком…
Тяжело вздохнув, я взъерошила его волосы, поцеловала в затылочек, где торчали непослушные вихры, и промолчала. Что ж, по крайней мере, ребенок умеет постоять за себя. Ему понадобится это качество, ведь полагаться в этой жизни ему придется лишь на собственные силы…
А потом вдруг что-то разладилось в несгибаемой, казалось, империи – Советском Союзе. Стало понятно: это колосс на глиняных ногах, и вот-вот он рухнет. Возле газетных киосков зазмеились очереди. Люди взахлеб глотали горькую правду о нашей стране – о репрессиях, расстреле царской семьи, о проституции. Я тоже стояла в этих очередях, радуясь, когда мне доставался свежий номер «Известий», «Комсомольской правды», «Огонька». А вечерами не могла оторваться от экрана телевизора. Началась перестройка.
Процесс, как тогда говорили, пошел. Свободы становилось все больше, но жизнь делалась все хуже. Сгорели мои с таким трудом собранные 500 рублей на сберкнижке. Думала подарить их сыну на совершеннолетие, и вот пожалуйста – Сбербанк заморозил вклады населения.
Из магазинов исчезли продукты. Для того чтобы купить самое необходимое – мясо, молоко, даже хлеб, – требовалось полдня простоять в очереди. Многие люди с утра приходили еще в пустой магазин и занимали очередь за всем, что привезут: масло так масло, сахар так сахар. В этом плане мне было чуть проще, чем другим. Я приезжала к родителям в деревню – милые мои старики, они так до конца
Купить же одежду, обувь, посуду стало в те годы чем-то из разряда несбыточных мечтаний.
В магазинах не было ничего, но как грибы после дождя на каждом перекрестке образовывались импровизированные «толкучки». Джинсы, кофточки, косметика, парфюмерия – все это продавалось с рук, яркое, низкокачественное, но такое соблазнительное…
Мы принадлежали к той категории людей, которые ничего не покупали «на толчке». Я знала: сын мечтает о джинсах– «варенках». У большинства мальчишек в его классе они имелись, многим родители даже раскошелились на джинсовые курточки с отороченными светлым мехом воротниками. Но мы не могли себе этого позволить. Самые дешевенькие джинсы стоили минимум сто пятьдесят рублей – больше, чем моя месячная зарплата.
Потом цены окончательно сошли с ума. Получив зарплату, я бежала в магазины, стараясь побыстрее спустить все имеющиеся на руках деньги. Потому что уже через пару дней нехитрые продукты стоили в два-три раза дороже.
Сын замкнулся в себе, разговаривал со мной сквозь зубы. Я пыталась ему объяснить, что он не прав, что надо как-то перетерпеть этот сложный период, когда под осколками империи рушатся судьбы миллионов людей, и наша судьба в этом плане – не исключение. Он кричал, что не может пригласить понравившуюся девочку в кино, что над ним все смеются, потому что он одет хуже всех в классе, что у него нет плеера, магнитофона, нет ничего…
– Лучше бы ты меня не рожала! – стонал он с искаженным бессильной злобой лицом…
Странно, но у многих людей получилось поймать свою золотую рыбку в образовавшейся на месте крушения огромного корабля мутной водичке. Москва менялась буквально на глазах, по ней забегали невиданные прежде машины, появились новые кафе, рестораны и магазины.
Сдав свои салфетки в художественный салон, я любила пройтись по одновременно знакомым и совершенно обновленным московским улочкам. Эти редкие минуты до штурма электрички пахли счастьем. Я вспоминала, какое оглушительное впечатление произвела на меня Москва, когда я впервые в нее приехала, поступать в институт, из деревеньки, где было всего две улицы. Как, сдав вступительные экзамены, шаталась по ней без устали – Третьяковка, театры, эскимо на палочке… Как ночь напролет оплакивала свою горькую любовь в подъезде его дома, дожидаясь, когда он отправится на лекции, чтобы рассказать о нашем ребенке…
Я впала в какое-то странное забытье. Ноги сами привели меня к тому старому дому за литой оградой, утопающему в кустах сирени и жасмина. И – как провал в прошлое… Дверь знакомого подъезда открылась. И он, как и много лет назад, быстро сбежал по ступенькам.
Он почти не изменился – те же бездонные голубые глаза, темные волосы, та же порывистость в движениях. Но вместе с тем от его юношеской угловатости не осталось и следа. Передо мной возник совершенно не сомневающийся в себе, хорошо одетый мужчина. Очевидный хозяин новой жизни.
Умирая от стыда за свой поношенный плащ и стоптанные туфли, я все же его окликнула.
Он обернулся и, узнав меня, улыбнулся так тепло, что я совсем растерялась.
– Вот это встреча! Сколько лет, сколько зим… Как ты? Замужем? Дети есть? А я, знаешь, по-прежнему один. Ну не лежит душа к семейной жизни. Да и некогда. Работа, вся жизнь в работе. Сейчас отец помогает мне организовывать биржу. Знаешь, что это такое?
Я покачала головой. Я знала только то, что у нас растет сын, которому стыдно выйти на улицу, потому что он одет хуже всех.