Без надежды на искупление
Шрифт:
«Его мозг весь выкипел. В черепе пусто!»
Гехирн обследовала трупы двух других кригеров и обнаружила те же самые признаки. Кто же мог это…
Она вспомнила свой сон. Она вспомнила, как коснулась губами уха этого человека. Как прошептала ему секрет огня.
«Но во сне они шли убить меня».
Действительно ли это было так, или она убила кригеров Кёнига, пока они спали, видя сны, в которых они сами вершили насилие?
«Нет. Я нужна Кёнигу. Он сам так сказал».
Кажется, то же самое она говорила и во сне?
Теперь, в разоблачительных и очищающих лучах солнца, она
– Но разве моя в том вина, – сказала Гехирн небесам, сощурив глаза против света, который пробивался сквозь ткань.
Гехирн Шлехтес погнала коней во весь опор. За повозкой вздымался настоящий торнадо из пыли и дыма, от которого веяло смрадом паленой плоти. В тот вечер несколько облачков, которые могли бы хоть чуточку защитить ее от солнца, унеслись за горизонт, и она понимала, что следующий день будет беспощадно ясным и солнечным. Она решила не задерживаться и погнала упряжку в Унбраухбар.
Бедект сидел в темноте, и носовые пазухи у него были совершенно забиты. Голову так и распирало, от этого слезились глаза, а он все думал, в чем же допустил ошибку. Например, когда решил объединиться с Вихтихом и Штелен. Да, это и была его огромная ошибка. «Насколько же проще была жизнь, когда я путешествовал один». Он бросит их, когда представится возможность, но сейчас они ему нужны. Одному ему никак не прорваться в храм в Зельбстхасе и не похитить бога – особенно сейчас, когда он так болен.
Унбраухбар они покинули второпях, не продумав путей отхода, Бедект то и дело возвращался в мыслях к их бегству. А не оставили ли они каких-то улик, которые могли бы выдать их мотивы? Могло ли случиться так, что Штелен не настолько тщательно вырезала всех, как утверждала? Вдруг кто-то ее видел – или даже всех – и мог передать их описание каким-нибудь руководителям? «Надо было мне все спланировать получше!»
Едой и водой они запаслись в достатке, а вот прикупить приятных мелочей не успели. Ему и правда стоило заставить их задержаться и достать бутылочку какой-нибудь гадости.
Разбив лагерь в нескольких сотнях метрах от дороги, они развели небольшой костер, надежно оградив его, чтобы быть как можно более незаметными для посторонних глаз. Вихтих сидел, скрестив ноги, и на коленях у него лежали оба его меча. Он говорил, что собирается их почистить, но явно забыл. Штелен устроилась на корточках в нескольких ярдах от Бедекта; ступни ее полностью стояли на земле, и, судя по всему, ей было вполне удобно. У Бедекта начало ломить коленные суставы от одного взгляда на ее позу.
Вихтих поднял камушек и бросил его в стоявшее неподалеку дерево. Его вознаградил звонкий звук удара о дерево.
– Надо было перед отъездом купить сигар.
– Мы же выехали среди ночи, – проворчал Бедект, которому не нравилось, когда кто-то другой говорил то, о чем он только что подумал.
– Зря мы не купили смену одежды и свежих продуктов, – заявил Вихтих. – От сухого пайка уже тошнит.
– Мы выехали посреди ночи, – повторил Бедект. – Не забыл?
– Как думаешь, вспомнит ли там кто-нибудь обо мне? – задумчиво спросил Вихтих. – Я же, знаешь ли, убил их величайшего фехтовальщика. Обычно я предпочитаю убить нескольких фехтовальщиков, которые почти так же сильны, как лучший, чтобы всем было вполне ясно, кто я такой. Но какой в этом смысл, если они не запомнили моего имени?
Штелен качнулась назад и одним плавным движением встала. Подойдя на два шага ближе к Бедекту, она снова опустилась на корточки.
– Не думаю, что все происходит именно так, – сказала она. – Мне кажется, что людям не обязательно знать твое имя. Если уж они считают, что именно ты – величайший фехтовальщик. Мне кажется, что важно именно это.
Вихтих покачал головой.
– Нужно, чтобы они знали мое имя. Как они поймут, что я – величайший, не зная моего имени? Бессмыслица.
Бедект старался не замечать, как близко от него находится Штелен.
– Ты – не величайший фехтовальщик. Ты хорош, но не настолько.
– Мне и не нужно быть величайшим – достаточно, что все меня таким станут считать. Тогда я буду величайшим.
– Как же тебе удается победить величайшего мечника, если сам ты явно таким не являешься? – спросил Бедект.
– Дело как раз в этом, – воскликнул Вихтих. – Совершенно неочевидно, что я не величайший. Ты, конечно, понимаешь, что я не такой, но больше никто не догадывается. Для всех остальных я вполне сойду за величайшего. Мое умение владеть мечом не настолько велико, как моя способность произносить речи. Видишь ли, я понимаю то, что до других не доходит. Общаться – значит манипулировать. Каждый раз, когда мы говорим, мы стараемся получить результат, достичь какой-то цели. В самом начале мы учимся разговаривать, чтобы лучше манипулировать своими родителями. Используем язык жестов. Ворчим и показываем пальцем. Надеваем определенную одежду и побрякушки. Вырабатываем какую-то особую походку, стоим в выбранной нами позе. Все это язык, и все это манипуляции. Большинство фехтовальщиков – не особенно творческие натуры, но я-то художник.
– Художник от слова «худо», – хихикнула Штелен.
Вихтих продолжал, как если бы она его вовсе не перебивала:
– Не будь я на этом пути, я бы прославился по каким-нибудь другим причинам. Уж такой я человек. Я притягиваю к себе людей.
Бедект слышал эту речь в разных вариантах бессчетное число раз.
– Ты нас не притягиваешь, ты нас преследуешь. И если ты такой мастер манипуляций, почему же мне не кажется, что ты – величайший фехтовальщик?
Вихтих сверкнул идеальными зубами. «Что же он с ними делает, отчего они всегда такие белые?»
– Ты настолько разумен, – задумчиво проговорил Вихтих, – что из тех, кого я встречал, ты – самый безумный. Ты так упорно держишься за здравый смысл и стабильность, хотя и то и другое явно не более чем миф. Ты веришь, что, если делать вид, будто мир не безумен, он и вправду таким станет. – Он с удовольствием рассмеялся и добавил: – Ты, пожалуй, самый сумасшедший человек в мире.
– Раз уж я с вами двоими путешествую… то я и верно безумец. – Бедект поднял взгляд, услышав топот коней и грохот повозки, проезжавшей по дороге в сторону Унбраухбара. На повозке не горело ни одного фонаря, и неслась она слишком быстро. За ней следом тянулся запах паленого мяса. – Мне кажется, это дурное предзнаменование.