Без названия (2)
Шрифт:
Его слова поразили меня.
– Ты помнишь, я говорил, когда ты прилетел в Нью-Йорк, что Дима находился в больнице. Вчера получил телеграмму от Юли. Зотов погиб, выбросившись из окна клиники с седьмого этажа. Официальная версия - рак печени, узнав об этом, он покончил с собой. Почуял - это идут по моим следам... Не спрашивай у меня ничего, Олег!
– вскричал Грегори.
– Пойми, я ничего не могу сказать тебе! Пока! Это просто-таки убивает меня, ибо как раз тебе, и никому другому, мне нужно рассказать все! Но... потерпи еще день-другой, и ты оправдаешь мои действия!
Грегори вскочил на ноги и достал бутылку
Сладковатый дым ароматизированного "Копенгагена", темно-зеленую банку с которым он принес с собой, поплыл по комнате...
– Я не ошибся, Олег. Диму Зотова просто выбросили из окна. Ты спросишь - за что? Нет, понятное дело, Би-би-си тут ни при чем. Сдержанный критицизм Зотова по отношению к СССР показался теперь лояльностью или даже сочувствием, в этом была причина его увольнения. Но его смерть - это из другой оперы! Думаю, однако, ты догадывался, что Дима Зотов был не так чист, как могло показаться с его слов.
Хочу отдать Зотову должное: Дима из кожи лез, чтобы вырваться из клоаки, куда столкнула его жизнь. На этом пути ему пришлось кое-что и потерять. Я знаю: он хотел стать честным человеком... Только так могу расценить передачу мне документов, в результате чего я оказался здесь, в Лейк-Плэсиде, а Дима - в могиле...
– Поездка в Лондон дала тебе новые факты?
– спросил я, потрясенный услышанным.
Да, очень серьезные. Именно поэтому я решил встретиться с тобой... Словом, Олег, существует заговор против... против Олимпийских игр в Москве, и он начал осуществляться... Нет, речь не о бойкоте... Словом, мне было видно, как трудно давались эти слова Дику Грегори, - предупреди ваших, чтобы они держались здесь начеку... Все, больше - хоть убей - ни слова!
– Дик, с крупными каплями пота на лбу, взъерошенный, обессиленно откинулся на спинку кресла. Мне никогда не приходилось видеть его в таком состоянии.
Долго не мог заснуть: крутился с боку на бок, вставал, пил коку, снова пытался успокоиться, но услышанное не шло из головы. Включил свет и раскрыл "Мастера и Маргариту", но бал у сатаны только усугубил мрачное настроение. Нажал кнопку телевизора. Фильм с убийствами и погонями. По другой программе шел концерт с участием популярного конферансье Литлрока. Его плоские шуточки и ужимки раздражали...
Телефонный звонок буквально приковал меня к постели. Дик?
Телефон разрывался. Я поднял трубку.
– Олег, ты?
– раздался голос, от которого у меня что-то дрогнуло внутри.
– Малыш...
– Что с тобой? Я весь вечер обрываю телефон, а тебя все нет и нет!
– Олимпиада, Малыш, разве ты не знаешь?
– как можно спокойнее сказал я, а у самого мурашки по коже пошли - как это она почувствовала, что со мной что-то стряслось. На таком расстоянии!
– Ты говоришь правду? Правду?
– И только правду!
– заверил я Наташку.
– Все - о'кей! Уже пошел снег, и олимпиада наконец-то станет белой, как ей и положено. Народ съезжается отовсюду. Много знакомых. Работы пока, правда, нет, но передал небольшой репортаж. А вечером... вечером я гостил у моего давнего приятеля... сидели у камина и пили пиво...
–
– Нет, Малыш, разве можно сравнивать несравнимые вещи!
– Тогда спи. Я целую тебя, слышишь, родной мой?
– Слышу. Покойной ночи, Малыш...
Я тогда вернулся в Киев - до конца отпуска досидеть не удалось: что-то мешало мне наслаждаться лыжами и великолепными склонами - после дождя ударил мороз, потом присыпал легкий снежок и наст держал крепко, можно было спускаться там, где никто обычно не катается. Валерка проводил к поезду, помахал рукой и напомнил на прощание, что мы условились встретиться в марте - на пару денечков заскочить в Славское, на весенний снег. "Ну, если невтерпеж, рвани в Москву, - сказал он тогда.
– Ведь не дети вы!" - "Вот потому, что не дети, никуда не поеду!
– не слишком любезно отрезал я, чем, верю, обидел друга.
– Пустое это все..."
Уже несколько дней я работал, даже собрался в командировку в Харьков, когда раздался звонок из Москвы. Час был поздний, около одиннадцати, и я задержался в кабинете лишь потому, что был дежурным редактором по номеру.
– Да, Романько слушает.
– Это я, - послышался тихий, приглушенный не только расстоянием голос.
– Наташа?!
– Я совсем извелась и стала похожа на ведьму. Бросаюсь на людей, и меня скоро отвезут в "психушку". Должна тебя увидеть, ну, хоть на час... Ты не мог бы прилететь в Москву?
Я молчал, потеряв голову. Она поняла мое молчание по-своему. Голос у нее задрожал.
– Умоляю тебя...
– Завтра я буду в Москве...
– Улица Горького, четырнадцать, квартира семь... Это как раз над магазином "Грузия", у площади Маяковского...
Я бросил трубку, но тут же схватил ее снова. Набрал знакомый редакторский домашний номер.
– Ефим Антонович? Это Романько.
– Добрый вечер, Олег Иванович, что-нибудь по номеру?
– Нет, с номером порядок. Подписал по графику, жду сигнальный. Мне нужно завтра срочно уехать, на два дня...
– У вас, кажется, есть еще неиспользованные дни отпуска?
– Есть.
– Счастливого пути, Олег Иванович!
– Спасибо.
...В Москве трещала, обметала ноги поземкой настоящая зима - повсюду огромные сугробы, мороз под двадцать, да еще с ветром. Пока доехал из Внуково, у меня околели ноги - так было холодно в такси. Дом на улице Горького я знал хорошо, по соседству когда-то жил друг моей спортивной юности Серега Скворцов. Вход со двора, подъезд нашел сразу. Но дверь была закрыта, и мне пришлось звонить. Выглянула лифтерша - в пуховом платке и валенках, поинтересовалась, в какую квартиру иду, и лишь затем впустила. В подъезде было тепло, я постоял, отогреваясь.
Поднялся на четвертый этаж и нажал кнопку звонка.
Дверь распахнулась сразу, как будто меня ждали.
У Наташки были сумасшедшие глаза, она прикусила губы, словно боялась проронить хоть одно слово.
Мы стояли, смотрели друг на друга, и никто не решался первым пошевелиться.
– Вот и я...
Спортивная сумка выпала на пол, мы почти одновременно, расставив руки, бросились друг к другу. От Наташкиных волос пахло июльской луговой свежестью, я целовал ее и не мог нацеловаться, и голова пошла кругом словно прильнул к прозрачному ручью в иссушающий полдень после долгого и трудного пути.