Без Поводыря
Шрифт:
Чего-нибудь придумать бы сильно полезного для здоровья нашего будущего царя. Пантов маральих с Алтая выписать, что ли? Травяную бочку – тоже весьма полезно. Главное, не перебарщивать. Спец нужен. Травник какой-нибудь… Запишем…
Раздавал поручения. Сил произносить пространные речи, доказывая свою правоту, совершенно не было. Рычал, морщился и, уподобившись бывшему военно-морскому штурману – генералу Сколкову, ругался матом. Народ пугался, вздыхал и бежал исполнять.
От постоянного топота и возмущенных криков разболелась голова. Потом еще этот явился. Вот знаю же прекрасно – помяни черта, так он непременно придет. Ну и что, что царский друг-приятель и порученец. Зачем так орать-то? Нет, так-то он прав. Сам же в набат бил, о готовящемся
В общем, с этим рассадником нужно что-то делать. Не комильфо будет, если они какую-нибудь акцию «в честь» приезда их императорских высочеств учинят. И жандармам бошки поотрывают, и полиции достанется. Да и мне… немного неудобно будет.
Только чего это я все сам да сам. У меня… у нас в Томске целая толпа силовых структур, а я лежу тут велосипед изобретаю! Головной болью мучаюсь – как же чужую работу ловчее сделать! Вон пусть Паша Фризель – он из нас сейчас единственный, кто гражданскую власть в краю олицетворяет: распоряжение пишет. Что-нибудь вроде: «Сим предлагаю Томскому жандармскому управлению осуществить комплекс мер по обеспечению безопасности Государя Цесаревича и лиц, Его Императорское Высочество сопровождающих…» – ну и так далее.
– Как славно, ваше превосходительство, – тщательно записав мои распоряжения, которые, в общем-то, я не имел права ему отдавать, и низко поклонившись перед уходом, заявил вдруг председатель губернского правления. – Что Господь Всемогущий сохранил вас для нас. Что бы мы иначе нынче делали?!
И, судя по выражению лиц остальных, тоже засобиравшихся уходить господ, Павлуша выразил их общее мнение. Ну чисто дети, ей-богу! Все-то им Поводырь нужен!
Глава 7
Вторжение в личную жизнь
Три дня, начиная с обеда субботы, восьмого апреля, и по утро понедельника – десятого, были самыми покойными и самыми долгими в моей жизни за два последних года. Никто не вбегал, выпучив глаза, в мою спальню, ставшую за последние сорок с чем-то дней неофициальным штабом по организации встречи в Томске нового наместника. Не гремели сапоги в коридорах, не слышно было площадной брани моего Апанаса, потерявшего последние капли почтительности к чинам и званиям. Не бродил, уткнув глаза в записи в изрядно распухшем блокноте, похожий на привидение с синими кругами под глазами вечно невысыпающийся Карбышев. И даже доведенный до белого каления, багровый от гнева добрый доктор Маткевич не грозился взять грех на душу и поколотить тростью засидевшихся до полуночи у постели больного господ. Тишина и покой. И сон.
И лютая зависть. Очень, до сведенных в бессильной злобе кулаков, хотелось хотя бы через оконное стекло взглянуть на кортеж наконец-то приехавшего Николая. Жаль все-таки, что позволил обществу уговорить себя на то, чтобы предоставить его высочеству в пользование бывший особняк разорившегося купца Горохова, на Почтамтской, где с января 1864 года пребывало Благородное собрание. Тогда этот вариант показался хорошей идеей. В обширной двухэтажной усадьбе были и собственные конюшни с каретным сараем, и амбар для продуктов, и почти два десятка спален, и большой удобный
Итогом, совершенно естественно, стало то, что все события прошли мимо меня. Народ от души вопил «ура!», грохотали залпы из ружей, а я не имел возможности глянуть на все это верноподданническое безумство даже одним глазком.
Вечером в первый день прибытия на минутку заглянул Миша. Заявил с порога, радуясь неизвестно чему, что, дескать, все проходит замечательно и великий князь с княжной просто великолепны. И убежал. Я говорил себе, что у человека масса дел, что на Карбышеве висит ответственность за целую орду малолетних посыльных – учеников Томской гимназии, и ему наверняка совсем невозможно отвлечься. Врал, конечно. Это я себя так уговаривал, чтобы не сорваться и не начать орать на единственного оставшегося в огромной усадьбе человека – верного моего Апанаса. И слава Богу, что Миша так и не пришел в любой из следующих, пустых и скучных, вечеров. Я бы брякнул что-нибудь недоброе, он бы обиделся…
Выпросил у белоруса несколько листов бумаги и карандаш. Пришлось пообещать, правда, что ничего писать не стану – Маткевич строго-настрого запретил мне пока и читать, и бумагу марать. Рисовал картинки, пытался думать, но мысли вновь и вновь поворачивались на те дела, что творились нынче за оконными стеклами.
Я мог быть спокоен. Все, что планировал, было сделано должным образом. Сам-то по понятным причинам на улицы города взглянуть не мог, но все единогласно сходились во мнении, что таким нарядным Томск никогда еще не был.
Все городские гостиницы стояли пустыми в ожидании неопределенного количества гостей – к нашему удивлению, часть свиты наследника, не доезжая Колывани, свернула на юг, в сторону Барнаула. В особняках Асташева, Тецкова, Поповых, Тюфиных и Мартинса гостевые комнаты тоже привели в порядок.
Четыре недели подряд солдаты Томского губернского батальона грохотали подкованными каблуками по промерзшим улицам, отрабатывая неведомые им прежде перестроения. По Соборной площади, в той части, что осталась пустой после возведения стеклянного павильона нашего губернского Экспоцентра, безсоновские казаки выделывали совершенно цирковые трюки на лошадях.
В одном из особнячков на Обрубе, доставшемся магистрату «за неимением иных наследников», обустроили целебные бани. Их уже опробовали горожане и признали штукой хоть и чудной, но весьма полезной.
В застекленном, похожем на изрядно выросший торговый киоск из двадцать первого века, павильоне две последние недели кипели совершенно мексиканские страсти. Размеры экспозиции неожиданно для нас, организаторов, оказались много меньше, чем число предлагаемых для размещения экспонатов. Купцы и промышленники, явившиеся в столицу края, как только слухи о скором приезде царевича подтвердили в губернских «Ведомостях», готовы были бороды друг другу выдрать в спорах – чей товар имеет больше прав на то, чтобы попасть пред ясны очи великого князя. А потом приехал обоз из Барнаула, и все, даже только что готовые выцарапать конкуренту глаза, сплотились уже против наглецов с юга. Скандал был неминуем. Пришлось даже отправлять на площадь дежурный казачий десяток. И тем не менее за решением неожиданно возникшей проблемы все-таки пришли ко мне.
Дело в том, что змеиногорские мастера, притащившие в Томск здоровенную малахитовую скульптуру, выбрали беспроигрышную тему. Они высекли из цельного куска орла о двух головах в натуральную величину. Хищно поглядывающий в четыре глаза на беснующихся от ярости купцов птиц занял бы сразу три места на выставке достижений губернии!
– Пристроить стеклянные же сени, – решил я. – По центру поставить полуколонну с птицей. Надписать имена мастеров…
– А рудник?! – петухом вскинулся гость с юга губернии. – А горное правление?!