«Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии
Шрифт:
Сомнительность таких требований была настолько очевидна, что от группы начали понемногу откалываться видные деятели типа Орахелашвили и Элиава, но «костяк» твердо стоял на заявленных позициях. По сути дела, уже совершенно меньшевистских. То есть, конечно, они искренне считали себя большевиками, они ими и были, старыми и убежденными, но в то же время «ситуативными», выходцами из интеллигенции и дворянства, умом сверявшмие свои действия по Марксу, но сердцем – по блестящей публицистке Чавчавадзе. От ярлыка «попутчик» их прикрывали, по сути, только огромный стаж и былые заслуги. Они же, однако, не позволяли Мдивани, Окуджаве и прочим остановиться. В 1922-м «уклонисты» вообще пошли вразнос. Некоторые декреты, подписанные партайгеноссе Махарадзе и названные обычно сдержанным Сталиным «дикими», поражают воображение. Например: «31 марта 1922 г. От сего числа границы республики Грузии объявляются закрытыми, и дальнейший пропуск беженцев на территорию ССР Грузии прекращен». Или: «§ 1. Лица, получающие разрешения на право въезда в пределы Грузии своих родственников, платят за выдаваемые им разрешения 50 000 руб». И еще: «§ 5. Лица, после 13 августа 1917 г. прибывшие в пределы Грузии и желающие получить право на постоянное жительство, в случае удовлетворения просьбы, платят за выдаваемые разрешения 1 млн рублей…» И наконец: «Гражданство Грузии теряет грузинская гражданка в том случае, если она выйдет замуж за иностранца». Что в категорию «иностранец» входят граждане РСФСР, УССР и других советских республик, думаю, пояснять не надо. Параллельно начинают твориться какие-то мутные дела с концессиями, подписываются несанкционированные Политбюро договоренности с зарубежными финансовыми структурами, денежные потоки теряют прозрачность совершенно,
Глава XXXI. Только погибший ответит
Со многими неизвестными
Общеизвестно: знаменитейший боевик не бедной на лихой люд РСДРП(б), катаясь на велосипеде, человек, сумевший обмануть не только смерть (пустяки, дело житейское), но и германскую психиатрию, нелепо погиб в результате несчастного случая, попав под грузовик, – причем якобы единственный в Тифлисе и якобы же принадлежавший местной ЧК. В принципе, такое возможно, а значит, не исключено. Было очень поздно и очень темно, никакого освещения на довольно-таки крутом спуске не имелось, так, оправдания водителя на первом (он же единственный) допросе – дескать, просто не заметил в темноте одинокого велосипедиста, можно считать приемлемыми. Бывает. С другой стороны, настораживают некоторые детали. Например, по сей день неизвестно, двигался ли грузовик вниз или вверх, то есть было ли столкновение лоб в лоб или Симона Аршаковича ударили в спину. Непонятно также, куда вскоре делся водитель, которого после первого допроса отпустили, потом искали, но так и не смогли найти. В связи с этим пошла в массы «антисталинская» версия. Типа, человека-легенду убрали его друзья, Коба и Серго. Опасаясь неких разоблачений. Учитывая, что автором версии является не кто иной, как Абдуррахман Авторханов («Загадка смерти Сталина»), всерьез ее можно было бы и не принимать (скажет ли Новодворская доброе слово о Путине?). Но, поскольку она, как и все пикантное, оказалась живучей, есть, думается, смысл сказать пару слов. «В этой истории по сей день много неясного, – пишет, например, историк Ф. Волков («Взлет и падение Сталина»). – Возможно, что Сталин не хотел иметь свидетеля, хорошо знавшего его уголовное прошлое. Камо слишком тесно в своей политической работе в большевистской партии соприкасался с Иосифом Джугашвили. Он знал очень хорошо мало кому известные темные страницы его жизни и деятельности… Смерть легендарного Камо вызвала в стране глубокую скорбь. Но Сталин мстил Камо и после смерти – памятник ему в Тбилиси был снесен, его сестру арестовали».
Что тут скажешь? Возможно, конечно, все. Вот только возникает множество вопросов. Определенные нюансы, связанные с нарушением запрета, введенного ЦК РСДРП(б) на «эксы» в 1907-м, были (об этом писал еще Юлий Мартов в далеком 1918-м). Но на обвинения «Мартушки» и тогда не обратили внимания, а уж в 1922-м это уже не имело никакого значения. Напротив, считалось делом доблести и геройства. Коль скоро это ни разу не вменялось в вину самому Камо, организатору и исполнителю акций, у Сталина, осуществлявшего общее идейное руководство, проблем тем более быть не могло. К тому же живы и при власти были все авторы «запрета-1907», и – опять-таки – никто никому никаких претензий не предъявлял. Более того, эта гипотеза никак не объясняет, почему Сталин не тронул еще одного ключевого участника «эксов» – Котэ Цинцадзе. Того самого, о котором речь уже заходила, первого начальника ГрузЧК. Один из главных «уклонистов», а затем активный сторонник Троцкого пережил Камо на девять лет и умер только в 1931-м, в ссылке. Но не в простой. А в Крыму, в одном из лучших санаториев страны, куда был «сослан» в связи с тяжелейшим туберкулезом. Газеты, издаваемые Троцким, тогда, кстати, очень шумели по поводу «очередного убийства» – «Бюллетень оппозиции» вообще криком кричал, что, дескать, «спасти жизнь товарища Цинцадзе мог только немедленный переезд в Сухум», – но это уже просто смешно: насколько влажный климат Сухуми полезнее для туберкулезника в последней стадии сухого крымского, оставляю судить всем желающим. Даже не имеющим медицинского образования.
И уж вовсе умиляет обвинение в «посмертной мести Кобы». Памятник, что спорить, в самом деле снесли. Но только вот беда, снос случился спустя 16 лет, в июле 1938 года, в рамках перепланировки старого Тифлиса, а при этом одновременно были «снесены» и монументы другим «павшим героям». Разве что памятник Камо, в отличие от прочих, не стали переносить на другое место. Видимо, решив, что двух оставшихся изваяний вполне достаточно. Что же касается «арестованной (кстати, тоже через много лет, в 1937-м) сестры», то Джаваир Аркадьевна (Аршаковна) Хухулашвили, в девичестве Тер-Петросян, была уже достаточно взрослой девочкой, чтобы сама за себя отвечать. Все-таки старый, со стажем больше, чем у брата, большевик, замминистра здравоохранения Советской Грузии, жена и единомышленница Михаила («Володи») Хухулашвили, близкого соратника Мдивани, активного «уклониста», а затем одного из лидеров троцкистской оппозиции. Она – действительно – была арестована. Вместе с мужем. Вот только, в отличие от супруга, пошла не в расстрельный подвал, а (это в 37-м, да с такими отягчающими обстоятельствами) в психоневрологический санаторий ЦК Компартии Грузии. Где и прожила 16 лет, параллельно работая педиатром. И скончалась аж в 1961-м, будучи, по всем отзывам, убежденной сторонницей уже мертвого и вышедшего из моды Сталина, выражавшей свои взгляды столь откровенно, что «хрущевские» власти ее откровенно боялись и третировали, не позволив даже открыть музей легендарного брата. Она, правда, все-таки открыла его, но в порядке личной инициативы, в собственной небольшой квартирке, – и только после ее смерти власти взяли музей под свое крыло. В общем, «антисталинская» версия ползет по швам, с какой стороны ни потяни. Тем паче что и писал г-н Волков свой труд в 1990–1991 годах, когда пнуть покойного вождя было модно и выгодно.
Зато вырисовывается кое-что другое, очень интересное. Еще немного общеизвестного: Камо, дико тосковавший после гражданской войны без активного дела, из Академии Генштаба был отчислен по состоянию здоровья. С назначением в иноотдел ВЧК не срослось (опять же, здоровье). Получил небольшой пост, фактически синекуру в системе Внешторга. Где опять же тосковал аж до весны 1922 года, когда «по просьбе товарищей из Закбюро» был переведен «в порядке укрепления кадров» в… отдел контроля Наркомата финансов Грузии. Опять-таки на небольшую должность, связанную с таможенными делами. Учитывая, что «товарищи из Закбюро» – это Серго, Серго – это Коба, а Коба для Камо – это указывается везде – непререкаемо мудрый старший брат и даже больше того (выше для великого боевика был только Ленин), получается, извините, картина маслом. Мало того, что «око Сталина» аккурат в момент взлета активности «уклонистов» появляется на ключевом месте. Куда важнее другое. Вне зависимости от поста и должности, Камо в Тифлисе – это Камо. Для традиционного грузинского «бомонда» он – армянин, плебей и «уголовник» – чужой. Даже больше, чем «выскочка» Сталин. Сам он платит «бомонду» взаимностью. Но его появление в столице автоматом выбивает из рук Мдивани и компании контроль над ГрузЧК, поскольку для товарища Цинцадзе слово старого друга и командира боевой ячейки означает примерно то же, что для самого Симона Аршаковича слово Иосифа Виссарионовича. Но и в, так сказать, «теневом мире» Грузии погоняло «Камо» звучит авторитетнее некуда. Как минимум, в смысле сбора информации о любого рода «серых сделках». Понимая все это, историю с ДТП на Верийском спуске в самом деле можно считать, как говорит Ф. Волков, «крайне загадочной». Но совершенно с обратным знаком. Доказать, впрочем, ничего невозможно. Гремят залпы, гроб с телом опускается в могилу, и все возвращается на свои места. В том числе и Котэ Цинцадзе, вновь душой и телом преданный товарищу Мдивани.
Идея и жизнь
Для Сталина это удар. Тяжелый. И личный (такого он никому и никогда не забывал), и политический. Теперь ему остается только действовать прямо, имея на руках факты, которые, возможно, успел сообщить ему за
23 сентября сталинский план «автономизации» – то есть включения Украины, Белоруссии и Закавказской Федерации непосредственно в РСФСР на правах автономных республик с подчинением республик высшим государственным органам Советской России, – был поставлен на рассмотрение комиссии ЦК РКП(б) под председательством В.М. Молотова и на следующий день, 24 сентября, одобрен единогласно. Воздержался, чего и следовало ожидать, представитель Грузии – Буду Мдивани. На следующий день Сталин, как положено, направляет свой – уже утвержденный – проект, протоколы заседаний и резолюцию комиссии Ленину, после чего, не сомневаясь в положительном ответе, Секретариат рассылает резолюцию комиссии всем членам ЦК в порядке подготовки к Пленуму, назначенному на 5–6 октября. Однако Ленин, как выясняется, все-таки против. Он просто выжидал. 26 сентября, после длинной беседы со Сталиным, он пишет письмо Каменеву, отмечая, пока еще без особой агрессии, даже, пожалуй, благодушно, что «Сталин немного имеет устремление торопиться». Впрочем, добавляет Ильич, «он уже согласился на одну уступку: в резолюции не будет говориться о «вступлении» остальных республик в РСФСР (то есть об их автономизации), а для выражения равноправия с Российской Федерацией пойдет речь об их формальном объединении с РСФСР в союз советских республик Европы и Азии». Иными словами, продолжает Владимир Ильич, «очень важно не давать пищи «независимцам», не уничтожать их независимости, а, наоборот, создать новый этаж, федерацию равноправных республик». Если вдуматься, косой на камень сталкиваются два принципиально разных подхода. Ленин, марксист до мозга костей и гениальный тактик, как никто владеющий искусством угадывать, что необходимо делать в конкретной ситуации, в смысле стратегии все же догматик, абсолютизирующий классовый принцип. Все прочее для него лишние, второстепенные детали. Он еще не написал знаменитую статью «Об «автономизации»», но уже стоит на том, в чем свято убежден. По его мнению, надо «отличать национализм нации угнетающей и национализм нации угнетенной, национализм большой нации и национализм нации маленькой». И не просто отличать, а исходить как из аксиомы из того, что «всегда в исторической практике мы, националы большой нации, оказываемся виноватыми в бесконечном количестве насилия и оскорблений». Из этого прямо следует вывод: для достижения конечной цели – подлинной пролетарской солидарности – необходимо добиться максимального доверия со стороны «инородцев», «возместить так или иначе своим обращением или своими уступками по отношению к инородцам то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые в историческом прошлом нанесла им правящая великодержавная нация». Чего можно достигнуть лишь хорошим – вплоть до самоуничижения и заискивания – отношением, компенсирующим недоверие и обиды, которые им были (реально или по их мнению) нанесены. Точка.
Все очень хорошо и очень, очень красиво. Вот только оперируя понятиями уровня «классы» и «массы», Ильич совершенно упускает из виду тот факт, что и массы, и классы состоят не из марионеток, а из нормальных, обычных людей, имеющих, помимо железной убежденности в правоте классиков марксизма, еще и свои личные вкусы, интересы и пристрастия, зачастую въевшиеся с детства. Иное дело Иосиф Виссарионович. Он тоже марксист до мозга костей, но знает жизнь не только по газетам и редким выступлениям перед ревущими толпами. Он терся в самых ее глубинах, и ему понятно, что значат даже для самого идейного борца соображения типа «я боролся и я заслужил», «свои все-таки свои, а чужие все-таки чужие», а главное, «хорошему нет пределов» и «пусть на деревне, но первым парнем». В любом случае бросается в глаза, что умирающий вождь упрямо и азартно отстаивает некие отвлеченные идеи, а «чудесный грузин» столь же упрямо, но без всякого азарта из раза в раз возвращается к скучным темам «интересов хозяйственных связей» и «опасности национальных раздоров». Кто был прав, а кто нет, предстояло рассудить времени. Но пока что авторитеты Ленина и Сталина были несопоставимы, что признавал и сам генсек. Он мог высказать свое мнение, не более того. Последнее слово при всех раскладах оставалось за вождем.
Глава XXXII. Последний аккорд
Коса на камень
Отдадим должное Каменеву: ленинские мысли Лев Борисович умел понимать хоть с полуслова, хоть с полувздоха. Оформлять тоже. Получив письмо, он через несколько часов высылает Ильичу ответ с с приложенной схемой «Развернутая форма Союза Советских Республик». В текст, вопреки нравящейся ему самому идее Сталина о создании по сути дела социалистического унитарного государства, предлагается ввести и пункт «о праве одностороннего выхода из Союза». О чем у Ленина речи нет, но что ему не может не прийтись по душе. Сталин же 27 сентября честно рассылает письмо вождя вместе с собственным письмом коллегам. Он явно обижен упреком в «торопливости». Обижен настолько, что позволяет себе тень эмоций: «товарищ Ленин сам немного поторопился», пишет он, предлагая слияние некоторых существующих наркоматов с общефедеральными комиссариатами: «Едва ли можно сомневаться в том, что эта «торопливость» «даст пищу независимцам» в ущерб национальному либерализму товарища Ленина». Тем не менее он «солдат партии». В уступку Ленину письмо крепко переработано. Уважение Кобы к вождю слишком велико. Однако трудно избавиться от мысли, что генсек очень сильно, на уровне абсолюта уверен в своей правоте.
На заседании 28 сентября, по ходу обсуждения изменений в резолюции на Политбюро, он продолжает настаивать на ненужности, даже пагубности наличия в будущем двух ВЦИКов, российского и союзного. Даже получив от Каменева предупреждение («Ильич собрался на войну в защиту независимости. Предлагает мне повидаться с грузинами. Отказывается даже от вчерашних поправок. Звонила Мария Ильинична»), Сталин сперва не уступает («Нужна, по-моему, твердость против Ильича. Если пара грузинских меньшевиков воздействуют на грузинских коммунистов, а последние на Ильича – при чем тут «независимость»?»). И лишь после повторного увещевания многомудрого Льва Борисовича («Думаю, раз Владимир Ильич настаивает, хуже будет сопротивляться») соглашается, явно ломая себя через колено: «Не знаю. Пусть делает по своему усмотрению». Короче говоря, я знаю, как лучше, я в этом уверен, но умываю руки. 6 октября Пленум ЦК РКП(б), как и следовало ожидать, заслушав доклад Сталина, принимает проект с поправками Ильича, дав «добро» на создание Союза, каждая республика которого будет иметь право на выход, – чего не было в сталинском проекте. С точки зрения Тифлиса, это была победа, открывавшая изумительные перспективы.