Безликая история
Шрифт:
Начинал я с мистики и ужасов, но потом судьба, словно божественный шелковый путь, вывела меня к Кафке, Гоголю и Достоевскому. Прочитал я, разумеется, больше, но вот с этой тройкой я чувствовал какое-то родство. Словно передо мной сидели три моих настоящих отца. Я бы мог назвать их и братьями, но это была бы дерзость с моей стороны, я осознавал, насколько мал перед ними. Я был восхищен. Интеллектом, талантом. Гением. Тогда я безоговорочно признал их интеллектуальное превосходство надо мной и заочно напросился в послушники.
Подобным провидением в кино для меня стали фон Триер, Куросава и Пак Чхан-ук. Мне нравилось
Под страданием я понимаю не обыденные уколы жизни и переживания лишений, а ношу, висящую камнем на шее, внутреннюю боль, разрастающуюся как рак. Много кто пишет или снимает о таком герое, но им же и свойствен нереалистичный оптимизм, их истории ведут к избавлению. А меня же тянуло наблюдать за самим процессом гиперплазии обременения, за тем, как героя с каждым шагом все сильнее и сильнее прижимает к земле.
А возможно, все мои симпатии на тот момент были лишь следствием моей юношеской претенциозности… Кто знает?.. Но даже если и так, не имеет значения, ведь эти вещи, вне зависимости от побуждающих обстоятельств, откладывались во мне в качестве полезного интеллектуального капитала.
В целом я понимал, что осмыслю увиденное и прочитанное позже, когда придет время. Я отчетливо запомнил, когда читал Достоевского (по-моему, «Преступление и наказание»), тогда про себя подумал: «Считываю сейчас пока только первый слой, а потом пойму главное – когда придет время» (и как же я не рад этому пророчеству).
Вообще, эти мои увлечения только дальше откинули меня от меня настоящего, дальше от людей (ведь появилась интеллектуальная планка), но все могла исправить тогда рука, та, которая сейчас направляет меня.
Раздел 6
Я бросил все попытки написать эту историю.
Я окунулся в омут вязкого, концентрированного мрака. Я исчез, растворился.
Я бродил… не знаю сколько, по бесконечному лабиринту. И постоянно возвращался к зеркалу. А в нем пустота. Затем новая дверь, коридоры. И всегда все кончается зеркалом.
Но я вернулся и обнаружил нечто…
Передо мной лежала записка, написанная механической рукой. Словно ее отпечатали на машинке. Никаких признаков человеческой руки.
Теперь нечто вышло за границы тишины и не скрыто тянуло мои извилины, словно патрон безвольную марионетку, направляя мысли и руки выполнять мои обязательства.
Дословно приведу текст записки.
Несмотря на все обстоятельства его жизни, кои разбавляли его посредственность, он все же был посредственностью. Необычной посредственностью. Одаренной посредственностью. И в этом конфликте одаренности и посредственности и был корень его трагедии.
Тимофей не был гением в превосходном понимании этого слова. Он не писал музыку с 5 лет. Не писал книг. Не заканчивал школу даже на один класс вперед (хотя мог).
Во многом он был подобен своим сверстникам. Взрослел так же, как и остальные, был подвластен слабостям и искушениям, соответствующим его возрасту. Но в нем всегда жила некая вторая сущность. Его гений.
И не оказалось человека, сумевшего понять и укротить этот гений. И он стал тяжелой ношей для Тимофея, его опасным свойством. Его проклятием.
Его родители не имели в себе собственного, законченного таланта. Оба они носили лишь по половине, которая без второй не имеет никакой силы. Она все же оставляла особый отпечаток на личности, но никак сама не раскрывалась.
Они были падшими людьми. Эгоистичными, зацикленными на себе. На своих собственных желаниях и удовольствиях. Отец, мать и сын не жили единым организмом, они больше походили на дружных соседей. И каждый был сам по себе. Нужна была лишь условная черта, преодолев которую Тимофей начинал собственную жизнь. И речь не про бытовую и финансовую независимость, а про состояние отношений между ребенком и родителями, когда последние перестают играть роли в принятии им решений и ответственности.
При таких обстоятельствах надежда спасения у предоставленного самому себе ребенка была только на внешние потоки судьбы. Но его подхватил самый мощный и близкий. Чудо не свершилось. И шансов у него больше не было.
Раздел 7
У меня нет выбора, я должен продолжать. Я даже пытался удалить все сделанные записи. Изорвать записку. Уничтожить воспоминания. Но нечто оттягивает меня, словно хозяин непослушную собаку.
И вот я заканчиваю ту часть, которая касается меня, и начинается сама история. Собственно, там, где я же и провел линию.
Я намеренно не предпринимал попыток подробно изложить свою биографию, начиная с первых воспоминаний, не затрагивал, как это любят многие, первые переживания, связанные с эрекцией, мастурбацией и сексуальными фантазиями. Ведь это все растворилось в образовавшейся сфере моего прошлого, когда я был настоящим. А мне хотелось бы верить, что был период в моей жизни, когда я был настоящим, и, хоть я и знаю, что все началось с ошибки, которой являюсь я, в моих силах создать такое представление о прошлом, в котором было бы разделение между мной существующим и мной настоящим. Написать прошлое, как хотелось бы мне. Будто меня и не существовало до определенной черты.
И вот конец 9-го класса, мне 16. Тот самый случай – первый секс.
И тут я понимаю, что для сохранения хронологии событий правильнее изложить эту историю не сейчас, а когда я впервые поделился ею с человеком.
Глава 2
Раздел 1
Летом, после 9-го класса я стал налаживать отношения со своим единокровным братом Денисом. На тот момент ему было 18, он перешел на третий курс колледжа. Учился на программиста. Вообще, такой финт он сделал, поскольку не хотел больше посещать школу (видимо, ему многое напели старшие знакомые), хотел поскорее студенческую пору. И она затянула его с головой.