Безмолвные компаньоны
Шрифт:
Она не могла поднять на него глаз – слишком ее пугала картина, висящая на стене. Эти мазки кисти, эта рама. Доктор выдавил из себя неловкий смешок.
– Память причудлива. Удивительно, какие детали вам удалось припомнить. Эта корова…! Разве не забавно?
Она поднесла мел к доске, все еще неловко. Корова – не забавно.
Доктор опустил голову.
– Я не имел в виду… простите меня. Я не должен был смеяться.
Да.
Но в действительности она завидовала тому, что он смеялся. Завидовала самому факту, что он еще способен
Веселье, разговоры, музыка – все это казалось ей древними реликвиями, отголосками того, что умели ее дальние предки, но что не имело никакого отношения к ней.
Она уставилась на доску.
– Вы так пристально глядите на доску. Что вас тревожит?
Когда она писала ответ, пальцы сильно дрожали. Дерево.
– Дерево. Вам не нравится дерево?
Слово вызвало в памяти другие звуки: визг пилы, шум захлопнувшейся двери.
– Интересно. Чрезвычайно интересно. Разумеется, после пожара и вашей травмы… Может, причина в этом?
Она молча взглянула на него из-под полуопущенных ресниц.
– Вероятно, именно поэтому вы испытываете неприязнь к дереву. Потому что оно напоминает вам о пламени. Потому что оно горит.
Пламя?
Он был слишком проворным. Он жил в три раза быстрее, чем она в своем сонном от лекарств, словно подводном мире. Уж не из-за ее ли рук, покрытых шрамами, ей никогда не давали взглянуть на себя в зеркало? Уж не пострадала ли она от пожара?
– Хотя, конечно же, причины могут быть и другими. Я внимательно штудирую вашу историю болезни, – впервые она обратила внимание на бумаги, которые доктор носил под мышкой. Он выложил их на стол: это ее прошлое было там разложено, бесстыдно, словно труп на столе прозектора. – Я узнал, что вы росли на спичечной фабрике, принадлежавшей вашему отцу, что после его кончины ею управлял опекун, до достижения совершеннолетия вами и вашим братом. Думается мне, что вы повидали немало древесины и огня там, на фабрике.
Как, и это тоже? Ничего сокровенного – он готов разворошить всё.
В ее сердце проникло сомнение, и доктор, должно быть, это заметил, потому что сказал:
– Я уверен, что вы понимаете: мною, моими исследованиями движет не праздное любопытство. Это не только желание вас вылечить – хотя я очень надеюсь, что сумею сделать и это тоже. Руководством больницы и полицией мне поручено составить рапорт. – Доктор взял со стола два листа бумаги и подошел ближе. – Когда вы только поступили сюда, ни у кого и мысли не было подвергать вас допросу. Слишком тяжкими были ваши ранения.
Он показал ей первый листок: вырезка из газеты с иллюстрацией. Зернистое изображение какой-то фигуры, замотанной в бинты, с темными пятнами там, где, очевидно, кровь просочилась сквозь ткань.
– Однако теперь вы оправились – не душевно, но по крайней мере физически – и появилась надежда установить причину пожара, ведь это очень важно.
Не хочет же он сказать… Эта мумия на газетной вырезке – не может же быть, что это она? Ее охватил панический ужас. На газете стояла дата – больше года назад. Вот сколько времени прошло, а она почти ничего не может вспомнить – разве что только корову, да размалеванные лица деревянных фигур.
Доктор присел на кровать рядом с ней. Она отшатнулась. Тепло его тела, его запах – все это было слишком реальным.
– Были обнаружены останки четырех человек. Двое уже опознаны, их смерти зарегистрированы. Наша задача определить, кто другие двое. – Пальцем он поправил очки на переносице. – По всей вероятности, будет проведено дознание. Учитывая ваше теперешнее состояние, меня, возможно, будут просить стать посредником и выступать от вашего имени. Теперь вы понимаете, почему я так настойчиво пытаюсь получить от вас какие-нибудь сведения. Докопаться до истины. Я хочу помочь.
Он повторял это на разные лады. Только от повторения эти речи звучали еще более фальшиво. Судя по всему, на самом деле, расследуя ее дело, он хотел продвинуться по службе.
Но, верит она ему или не верит, Шеферд прав в одном: она должна выступить с заявлением. Как это ни мучительно, необходимо поторопиться и вспомнить всё, что было, а не то как бы не окончить свои дни, болтаясь в петле.
Нет, виселица ее не пугала. Видит Бог, ее здесь слишком мало что держит, ей незачем жить. Но что-то (инстинкт, подумала она, таящийся где-то в глубинах ее существа) боролось за жизнь с яростью дикого зверя. Она не хотела умирать – только спать, быть в безопасности, здесь. В надежном коконе из белых стен и лекарств.
Золотистые искры мелькнули перед глазами. Его очки – он низко наклонился, заглянул ей в лицо.
– Возможно, вы еще не вспомнили всего, но я уверен, мы справимся с этим вместе – разбудим дремлющую часть вашего сознания.
Она отодвинулась от него, кровать заскрипела. Прижимая мел к доске, она начала писать, боязливо косясь в его сторону. Скрип, скрип. Вот какой теперь у нее голос: резкие, пронзительные нечленораздельные звуки.
Где был пожар?
Брови доктора Шеферда поползли вверх.
– Вы не помните пожар? Свои ранения?
В мозгу роились смутные образы. Она вспомнила, как боль тысячами насекомых впилась ей в спину. Отрывочные воспоминания: какие-то медсестры, сиделки, запахи лекарств. Все это было слишком давно – чтобы добраться и увидеть все четко, ей придется разматывать множество слоев, один за другим.
Положив руку ей на плечо, доктор Шеферд вынул мел из ее пальцев. На миг ей показалось, что он хочет взять ее за руку. Но тут же стало ясно, что дело не в этом: он показывал ей блестящую, пятнистую кожу на ее же запястье. Бережно он засучил длинный рукав ее ночной сорочки. Вокруг локтя кожа была изрыта розовыми пятнами, бесформенными, сморщенными, как старый засохший плод. Шрамы от ожогов были страшно глубоки, им никогда не разгладиться. Да, теперь она поняла. Это ожоги. Почему до сих пор это не приходило ей в голову?
– А вот, – он протянул к ней руку, – фотография, сделанная несколько недель назад. Узнаете?
Она вспомнила вспышку и дым, которые каждую ночь взрывались у нее в голове. Но, когда доктор положил снимок ей на колени, она увидела перед собой чужое, незнакомое лицо. Женщина – во всяком случае, полосатое платье и платок, повязанный на шее, позволяли предположить, что это женщина. Но волосы ее неровно острижены и пучками торчат на испещренном пятнами черепе. Щеки обтянуты бугристой, потемневшей кожей. Один глаз провалился и ушел под нижнее веко.