Безмятежные годы (сборник)
Шрифт:
– Да, правда, я не люблю Надсона, он все ноет и неизвестно отчего, – опять обрадовалась Юля. – Ну, а что я еще люблю?
– Сардинки, ореховую халву, шоколад, печенье «Пью-пью» и крымские яблоки, – бойко перечисляет Ира все то, что постоянно уничтожает с аппетитом на большой перемене Юля.
– Нет, это поразительно! – розовое личико расплывается от восхищения. – Откуда вы все это знаете?
– Я слежу за вами.
– Давно?
– Уже пять лет.
– Господи! Странно, как же я ничего не замечала? И потом, пять лет назад ведь я была маленькая…
– Что ж, вы еще и теперь не верите мне? Еще сомневаетесь? О, так требуйте от меня доказательств, самых смелых, для вас
– Ой, нет, ради Бога, нет! – взмолилась Юля. – Вы утонете или простудитесь.
– Разве это имеет значение?! – трагический жест рукой. – Лишь бы вас убедить! Ну, так я прыгну с третьего этажа или соскочу на всем ходу с лихача, вот сейчас, на ваших глазах!
– Нет, нет, ради Бога нет! – чуть не плачет сердобольная Юля.
– Но я должен, должен вам доказать! Так сами скажите.
– Когда я, право, не знаю… Ну, что бы такое?.. (Пауза.) – Знаете что, напишите мне «Митрофанушку». Хорошо? Только… Я, право, стесняюсь после того, что вы мне сейчас говорили про свою голову…
– А что такое? – уже успев забыть, что она только что нагородила, спрашивает Ира.
– Да вот, что она у вас похудела, так, может быть, вам вредно заниматься?
– Пустяки, пустяки, для меня это такое счастье! А знаете, лекарство против горя – счастье, так что голова моя, пожалуй, опять пополнеет от радости. А теперь одна просьба: дайте мне надежду, крошечную надежду, иначе впереди у меня (глухо)… одна могила! Дайте на прощанье ручку поцеловать.
– Что вы! Что вы! – в ужасе отшатнулась Юля. – Это совсем неприлично.
– Так приличия вам дороже жизни человека? Да? – неумолимо пытает Ира.
– Боже мой! – вздыхает, чуть не плача, бедная Юля. – И потом, здесь столько народу, и я в перчатке…
– Не беда, я в перчатку, – соглашается пылкий поклонник.
И, тихонько вытянув ее руку из муфты, Ира подносит к губам, сильно пахнущую бензином, очевидно, только что чищенную белую лайковую перчатку Бек.
– Ах! – Юля смущена до последней степени.
– Так до свидания, моя жизнь, мое счастье! – еще пожимает ей руку Ира. – В воскресенье, в семь часов вечера, здесь на катке я вручу вам «Митрофанушку».
Несколько секунд бедная Юля стоит, как окаменелая, затем, опомнившись, торопливо отправляется на розыски сестры и гувернантки, которые, в свою очередь, уже ищут ее.
Веселые, голодные, набегавшись и нахохотавшись вволюшку, влетели мы шумной ватагой к Снежиным, принеся за собой целый поток свежего морозного воздуха. На столе уже приветливо шумел самовар, пение которого нам показалось райской мелодией, а на блюде лежали аппетитные, тоненькие, блестящие ломтики светло-розовой ветчины.
– Блюдо богов, – воскликнул Володя. – Я убежден, что на Олимпе каждый день подавали ветчину. По крайней мере, если бы я был Аполлоном, то отдал бы соответствующее распоряжение парнасскому метрдотелю.
– Ишь, чего захотел! Только Аполлоном быть! – подхватываю я. – Довольно с тебя и Марса, кстати, оно тебе и по чину больше подходит.
– Да, à propos [111] , насчет чина, – вмешивается в разговор мадам Снежина. – Вчера, когда наша кухарка Маланья носила Мусе Любину записочку, возвращается она потом и спрашивает меня: «Что это, барыня, Мусенькиного папашу в военные генералы произвели, что у них нонича двое денщиков завелось: один на кухне блыкается, а другой, видать, при столе, в комнатах»… Это она вас, Володя и Николай Александрович, за денщиков приняла.
Один из солдатиков моментально вскочил на ноги:
– Что ж, коли ежели, ваше сковородне, изволите приказать, мы могём вам и с салфетом под мышкой услужить.
Через
– Здравия желаю! Что прикажете подать, водки или чаю?
– Ни того, ни другого. Пожалуйста, передайте мне ветчину.
Володька ловко обнес всех присутствующих и остановился
около бонны:
– Fraulein, bitte essen sie Schweinerei! [112]
– Danke, mein Herr, ich lass es für die Gäste! [113] – удачно отпарировала та.
– Тем лучше! Теперь, по крайней мере, и солдатик попитается этим самым «свинством» после трудов праведных, – и, с комфортом усевшись, он принялся уплетать за обе щеки.
– Вот кабы его превосходительство, наш Ананас Ананасович, кормил бы бедных юнкеришек хоть раз в недельку таким «свинством»! Так ведь нет – всякое иное-прочее им дают. Сам-то, верно, частенько вкушает: у них в кухне целый день варят и парят, пекут и жарят. Выйдут это они на прогулку со своей благовонной супругой, кругленькие, упитанные, надушенные; моментально наступает благорастворение воздухов, но – горе нам! – у бедных юнкарей изобилия плодов земных не замечается…
– Что, плохо кормят? – осведомился у Володи сам Снежин.
– Богомерзко! Отвратно!
– А у вас? – обращается он к Коле.
– Да как когда. Иногда ешь себе и судьбу прославляешь, но, когда нам возвещают пышное название «бифштекс», мы впадаем в мрачное отчаяние и посылаем барабанщика за чайной колбасой. Внешний вид и размер этого блюда вполне приличны, может быть, оно даже недурным оказалось бы и на вкус, но, чтобы проверить его вкусовое ощущение, у нас недостаточно внимательно относятся к сервировке. Дело в том, что, дабы одолеть этот так называемый бифштекс, необходима еще пара добавочных запасных челюстей, так как одни свои оказываются бессильными. Конечно, в ресторане это легче, там не все сразу обедают, можно чередоваться, а тут запастись на 250 человек… гм… конечно, разорительно…
Кругом, понятно, хохот.
– А вы бы так сделали, как мы, – предлагает Саша. – Нас тоже иногда прелестями к завтраку угощают. А на гимнастике как напрыгаешься да еще иногда и нашлепаешься, есть хочется!.. Адски, прямо животики подводит, только слюнки глотаешь. В столовую идешь и уже на ходу заранее облизываешься. А тут вдруг преподносят тебе котлетину, да с таким ароматом, что ни за что не проглотишь. Положение, понимаете ли, – бамбуковое! Хлеба за обе щеки напихаешь, в карманы тоже, да что хлеб один? Озлились кадеты и решили эконому-то этому самому в следующий раз «бенефисец» устроить. Долго ждать не пришлось: через несколько дней опять милые котлетки с очаровательным картофельным пюре. Пошушукались, пошушукались, и пошло из первой роты секретное предписание по всему корпусу: каждому свою порцию всю без остатка с тарелок забрать. Ну, что же, котлеты между двумя ломтями прямо в карман сунули, а пюре, кто имел бумажку, так в фунтик положил, а кто нет – в сморкательный платок. Встав из-за стола, сейчас же, благо в это время эконом на кухне торчит и никогда у себя дома не бывает, откомандировали чуть не целый взвод самых ловкачей. Сапоги поснимали, чтобы в другом конце квартиры прислуга чего не услышала, да и проскользнули в коридорчик, который ведет прямехонько в его кабинет. Дверь из него в столовую на ключ заперли, чтобы никто оттуда не вломился. Принесли котлеты да весь пол и вымостили: четыре котлетки, в середине кучка пюре, опять четыре котлетки, в середине кучка пюре – право, даже красиво вышло, в узор, точно паркет в две тени. Зато аромат!.. О-ох! Пока одни укладывали, другие вывеску малевали, которую сейчас же и водрузили над дверью: