Безнадежные войны
Шрифт:
Эхуд вернулся с заседания штаба полка и сказал: «Входим в Суэц». «Какой идиот отдал этот приказ?» – выпалил я. Эхуд ответил кратко: «Это приказ. Входим». Наш батальон был ведущим при входе в город. Пленных мы оставили на месте ночной стоянки, выдали им паек и одеяла, сказав, что кто хочет, может идти в сторону Каира. Когда мы вернулись вечером, после дневного боя, египетские солдаты сидели и ждали нас. Они даже предложили нам помощь в обслуживании танков и бронетранспортеров, а также в приготовлении ужина. Понадобилось некоторое время, чтобы все-таки от них избавиться и передать в ведение тех, кто занимался пленными. Однако первые сутки возле Суэца были сюрреалистичными.
Перед входом в Суэц мной овладел страх, подобного которому я не испытывал за всю войну. В бою я не чувствовал страха. Во время выполнения боевой задачи ты сосредоточен на цели и действуешь почти механически. И даже в те минуты, когда я видел смерть перед глазами, страха не было. Страх приходит ночью, после того как танки уже остановились и двигатели заглушены. Когда все дела в батальоне переделаны, все приготовления закончены, отданы все приказы и машины отлажены и осталось немного времени отдохнуть и поспать. Вот тогда вдруг охватывает страх. Только тогда вспоминаешь прошедший день и моменты, когда смерть прошла совсем близко и ты почувствовал ее леденящее дыхание. Когда вспоминаешь лица погибших товарищей в последние встречи с ними – за несколько минут или часов до их смерти. И как это часто бывает в танке, ты слышишь по радиосвязи донесения и за кодовыми названиями видишь этих людей живыми, вспоминаешь, как несколько минут, часов или месяцев назад ты говорил с ними, и вот тогда становится по-настоящему страшно.
Утром, когда просыпаешься, опять тобой овладевает жуткое чувство страха. Первая мысль: неужели это последний день моей жизни; где я буду вечером – среди живых или среди мертвых; доведется ли мне увидеть хотя бы еще одно утро. Инстинктивно ты бросаешь взгляд на свои руки и ноги, а в голове мелькает мысль: будут ли они при тебе вечером? У танкистов страх и напряжение проходят вместе с командой «Запускай двигатели!» И в ту же секунду страх исчезает. Звучит команда: «Двигаться вперед!» И ты чувствуешь, как эта огромная машина, стальной зверь, двинулась, подрагивая, и ты – часть этого железного механизма. Ты думаешь и действуешь в соответствии с опытом и знаниями, полученными во время армейской службы. Нет ни страха, ни жалости. Нет никаких чувств. Только иногда ярость и злость. Когда ты видишь, как пал твой товарищ, тебя охватывает животная ярость и жажда мести. Такое чувство было у меня, когда Ишай умер у меня на руках. Я схватился за пулемет и расстрелял три или четыре ленты, ничего не чувствуя. МАГ стреляет гораздо лучше, чем пулемет 0.3, и, когда я видел, как вражеские солдаты падают от моих пуль, я не чувствовал ничего, кроме гнева и примитивной, животной жажды мести.
Во время боев на восточном берегу канала под противотанковым огнем противника и ПТУРСами над нашими головами мы практически не испытывали страха, а скорее напряжение, ожидание, готовность правильно отреагировать в нужный момент. На Западном берегу канала сопротивление было слабым: ни ПТУРСов, ни серьезного противотанкового огня. Основная угроза исходила от РПГ, да и то в основном вблизи Суэцкого канала, где была густая растительность. Мы старались держаться от таких мест подальше или вызывали пехоту, чтобы прочесать местность рядом с нами. Радиус действия РПГ до 200–300 метров, и мы не чувствовали такой опасности, как на Восточном берегу канала. Однако, когда мы вошли в Суэц, я почувствовал напряжение, азарт и физическое ощущение опасности, как во время боя на направлении «Тиртур».
Длинная цепочка танков, похожая на змею, медленно ползла по узкой улице Суэца. Слева были жилые здания, справа – длинный забор нефтеперегонного завода. Мы были напряжены и насторожены. Когда я пытался выяснить в разведотделе полка, какие войска есть у египтян в городе, там точного ответа не дали, но предполагали, что нам противостоит небольшое количество солдат из распавшихся армейских частей, возможно, несколько коммандос, но серьезного сопротивления не предвидится. Медленно мы продвинулись до центральной площади. На протяжении всего пути пейзаж оставался неизменным: с одной стороны одноэтажные и двухэтажные дома, с другой стороны – полупустые заводские территории. По ходу нашего движения танковые пушки и пулеметы были все время направлены в сторону домов – от окна к окну, от двери к двери. Однако после площади начинались узкие улицы с более высокими домами, в пять, шесть или семь этажей. Въезжать туда на танках было бы самоубийством, потому что у танков нет никакой возможности обороняться на таких улицах. Невозможно стрелять вверх ни из орудий, ни из пулеметов, а сверху с тобой могут сделать все, что хотят. Мы получили приказ остановиться и стали на площади. Египтян почти не было видно, только иногда в конце улицы промелькнет тень и исчезнет. В воздухе чувствовалось огромное напряжение.
Выполняя приказ, мы стояли на площади, а мимо нас проехал танковый батальон Нахума Закена из соседнего полка и свернул на узкую улицу, вдоль которой с двух сторон стояли пятиэтажные дома. Вскоре послышались пулеметные очереди, взрывы гранат, а по связи мы слышали крики и призывы о помощи. Настроившись на частоту батальона, мы слышали приказы и донесения о погибших. После того как ситуация немного успокоилась, мы продвинулись на нашем танке по улице до танка Закена. Он выглядел бледным, измученным и подавленным и смотрел на Эхуда и на меня взглядом, полным боли и замешательства. Нахум Закен был заместителем командира 79-го батальона, когда Эхуд был там командиром роты, а я проходил подготовку танковых экипажей. Задыхаясь от слез, Закен выговорил: «Что они сделали! Они перебили всех командиров танков. Они стреляли сверху и забрасывали нас гранатами. Все, кто возвышался над башней, погибли».
Позже батальон Закена был выведен с этой улицы. Мы увидели наших десантников, входящих в Суэц. В конце дня мы получили приказ покинуть город и расположиться на ночную стоянку за его пределами. Той же дорогой мы вернулись к месту нашей стоянки. Мы были напряжены, устали, но были довольны, что остались в живых. Я так и не понял смысла проделанного за этот день – вошли в город, постреляли тут и там и вышли. А завтра, если получим приказ, придется делать то же самое опять? Зачем? Для чего?
И действительно, на следующий день все повторилось. Мы снова дошли до городской площади. На этот раз дальше в город продвинулись десантники. Полугусеничные бронетранспортеры с десантниками проехали мимо нас, десантники помахали нам руками и скрылись на узких улицах Суэца. Через полчаса послышались звуки страшной перестрелки и грохот многочисленных взрывов, но все происходило на отдаленных от нас улицах, и мы ничего не видели. И вдруг воцарилась мертвая тишина. Вскоре появились бронетранспортеры, несущиеся назад на огромной скорости. Когда они проезжали мимо нас, мы были поражены. В каждом из них одна и та же жуткая картина: водитель жмет на газ, а за ним все залито кровью, фрагменты тел, живые солдаты, мертвые, раненые… Это была настоящая бойня. Полугусеничные бронетранспортеры открыты сверху, и египтяне просто бросали гранаты внутрь или вели прицельный огонь из автоматов и пулеметов с верхних этажей зданий. В бою за Суэц погибло более семидесяти бойцов. Я не знаю, зачем нужно было вводить войска в город, который и так был окружен. Мы так и не захватили Суэц. И не продвинулись, по крайней мере на нашем участке, дальше той площади, к которой мы вышли. Только после того, как вновь вступило в действие новое соглашение о прекращении огня, выяснилось, что город был полон коммандос. И тогда мы увидели их. Десятки офицеров и сотни солдат в нескольких метрах от наших танков. И каждый из них вооружен «Калашниковым» против «Узи» и карабинов израильской армии.
На вторые сутки боев за Суэц мы расположились на ночную стоянку в черте города. Нашли место возле стадиона, хорошо защищенное со всех сторон. Тем не менее, мы опасались спать, потому что по всему городу сновали египетские коммандос. Для них не было проблемой подобраться в темноте к танкам, потому что, в отличие от нас, у египтян не было недостатка в приборах ночного видения. У нас даже биноклей не было в нужном количестве, а о приборах ночного видения мы и не мечтали. Наутро мы опять вернулись на позиции возле площади. Помню противотанковые расчеты с РПГ в подъездах домов, в 20 метрах от нас. Пушка нашего танка была постоянно направлена на подъезд. Когда египетский солдат занял боевую позицию, направляя РПГ на наш танк, Эхуд отдал приказ открыть огонь. Тогда я в первый раз увидел, что происходит с человеком, в которого попадает танковый снаряд. Расстояние было совсем небольшим, и можно было видеть этот ужас во всех деталях.
Сразу после наступления перемирия Эхуд попросил меня пойти на нефтеперегонный завод и заняться мирными жителями, которые скрывались там во время боев. Я увидел около сотни напуганных людей: мужчин, женщин и немного детей. Я выбрал нескольких из них, имевших наиболее авторитетный вид, и попросил их помочь мне подготовить людей к эвакуации. В сопровождении двух наших солдат я повел их к блокпосту на той площади, вокруг которой мы крутились все эти дни. С египетской стороны стояли офицеры египетских коммандос. Я подозвал одного из них и сказал ему по-английски: «Это ваши люди. Мы передаем их на вашу сторону, забирайте их». Египтянин попытался спорить, но я сказал, что тема не обсуждается. Я приказал нашим солдатам отойти в сторону и сказал мирным жителям: «Проходите, теперь ваши солдаты будут о вас заботиться». Я не видел радости ни у египетских военных, ни у гражданских лиц. И те и другие выглядели усталыми и изможденными. У большинства мирных жителей на лицах были апатия, покорность судьбе, смешанная со страхом перед военными как израильскими, так и египетскими. Глядя на них, я испытал чувство стыда и внутренней злости. Насмерть перепуганные мирные жители, не смеющие поднять глаза, дрожащие женщины и девочки. Мысли о маме, жене, сестре в этот момент сводили меня с ума. Все внутри меня возмутилось от сознания того, что я, с оружием в руках, веду этих людей по их городу и они уверены, что их жизни в моих руках. Мне совсем не хотелось быть в этой роли. Никогда и ни с кем я не говорил об этом, но это тяжелое чувство я не забуду никогда.
Так для меня закончилась война – 25 октября, через три дня после того, как было объявлено о прекращении огня, которого никто ни из командования и ни из политического руководства не собирался соблюдать. Только я никак не мог объяснить семьям погибших в Суэце солдат нашего батальона, когда я навестил их после войны, во имя чего пали их близкие уже после объявления о прекращении военных действий.
На следующее утро я решил побриться. За время войны я ни разу не брился. И вот теперь я устроил себе некое подобие бани, с холодной водой из канистры, смывая с себя всю грязь и пот, скопившиеся за дни боев. Комбинезон с лейтенантскими погонами, в котором я воевал все это время, я сложил и надел чистый комбинезон с новыми погонами. Грязный комбинезон был весь коричневого цвета от запекшейся крови погибшего Ишая Изхара. В первые два дня люди шарахались от меня, думая, что это моя кровь. Мои погоны с пятнами крови Ишая я забрал с собой на память. Раны войны не смываются, только рубцуются. Чувства, которые вызвала война, не исчезают со временем. Они продолжают жить во мне и даже усиливаются с годами.