Шрифт:
«Если меня спросят, какой стиль я считаю наилучшим, то я отвечу – тот, на котором можно разговаривать с пятью сотнями людей самых разнообразных профессий, исключая идиотов и сумасшедших, и быть понятым всеми».
– Даниэль Дефо
Глубина, масштаб и тяжкий крест
Когда я впервые увидела Николая Жарченко, меня поразили его взгляд и речь. Глаза небывалой глубины, в которых считывается тоска и горечь.
В России судьба поэта – тяжелый крест, и по-разному их судьбы складываются, чаще трагически, но если поэт и задерживается на этой земле, то его жизнь, как правило, полна драматизма и терзаний. Они из другой глины, у них другая внутренняя структура, они по-иному мыслят и воспринимают окружающий мир, видят красоту там, где мы ее никогда не заподозрим, беда человечества – их собственная беда, их психика, сердце – одна большая рваная рана. И жить рядом с таким человеком, любить такого человека – это счастливый, но очень тяжкий и трудный путь.
Для меня поэзия Н. Жарченко – глоток свежего воздуха, среди различных копий и подделок. На самом деле, когда читаешь его стихи, твой внутренний климат меняется. Николай Жарченко может всего несколькими строчками вбить в ступор и потом от этого отходить можно порой днями. Тончайшая чувствительность сердца поэта, которая, увы, портит жизнь, но дает возможность видеть то, что не дано простому смертному, спрессована в удивительные строки.
Правда
Я видел сожжённых, я видел распятых,
Я видел зарезанных в горло солдат,
Столько огня, матерщинных проклятий –
Правда молчит!.. Говорит автомат.
Правда прибита врагами к кресту,
Там журналисты снимают сюжет,
Но о «распятии» Точками-У –
Тихо скулят: «информации нет».
Где вырастают сырые могилы,
Словно весной полевые цветы,
Будто забыли ныне живые:
Правда – первейшая жертва войны.
Его стих краток, но это лаконичность другого масштаба, из иных сфер. В строчках Н. Жарченко присутствует самое главное – полет, парение, глубина без чего нет ни настоящего искусства, ни тем более поэзии.
Поэзия Николая Жарченко не просто попадает в тебя, а становится твоим личным переживанием.
Софья Поспелова,
редактор издательства «КНИГА»
Post scriptum. Юность
Ты ушла. Когда? Не знаю.
Где черта? Конец – наивность.
Что ты, Юность, вскроешь тайну,
Ту, что в сердце томно билась?
Где стихи, мечты, подруги
И друзья живут бок о бок
Быстрой вспышкой, ведь разлуке
Нужно больше жертв. О, Боги!
Я считал, что жизнь бессмертна,
Будто смерть подарят старым,
Ну, а жизнь сказала: «Тщетно!
Смерть берёт любых задаром».
Я считал: талант – награда.
Но годов охапка вторит:
Нет награды, нет таланта –
Только труд, ученье, опыт.
Мне казалось: год огромен.
Но сейчас года в полёте,
Как бы делают феномен:
Двух минут – двенадцать ждёте.
Я считал: любовь впервые –
Это точно будет долго.
Как же был тогда наивен!
Сколько в ней таилось толку?
Я не знал: проблемы солит
Их создатель, не иначе.
Мне братишка Холден Колфилд
Это вряд ли б растолмачил.
Ты ушла. Когда? Не знаю.
Так спокойно… как в воронке.
Ты ушла. Года считаю
И сижу, курю в сторонке.
Безобразные улицы крутят сонет
Безобразные улицы крутят сонет,
Отдавая глазастым вечерним отливом.
Недопонятый мир, переполненный свет
Разжигаются окнами, стонут лениво.
Безобразные улицы жаждут забвений,
Выводя голосами живущих людей
Замудрённые строчки живых поколений,
Пополняют забывчивость будущих дней.
В декабре
Как оказалось, тогда, в декабре,
Сильные волны похожи на брызги,
Айсберг внутри придаёт теплоте
Большую ценность, а синие диски,
Что озаряют ночной небосвод,
Больше похожи на жалкие дырки.
В том декабре по-другому не мог
Выразить чувства. Мелодией скрипки
Мысли скользили, плясали в тени
В пыльном углу. В переулке Благоева
Я ожидал восходящей зари,
Тихо плывущей в объятия Родины.
Странное утро в конце декабря
Всё на места переставило временем:
Сильные волны и айсберг, моря,
Жизнь – пустота пред твоим появлением.
Великий наблюдатель
По странным лесам, по худым коридорам,
По берегу моря, у подножия скал
Бродила фигура, бесшумно ступая,
По древним руинам, по новым местам.
Пылились могилы, сужался некрополь,
Где-то вдали зарождалась звезда,