Безрассудное сердце
Шрифт:
– Конь будто Джеда Тейбора. Я его сразу узнал.
– Похож, – согласилась я.
Значит, Тейбора тоже убили. Есть, конечно, вероятность, что индейцы попросту украли у него коня, но она слишком мала, чтобы придавать ей значение. Вероятнее, что и сам Тейбор, и вся его семья погибли.
Я поглядела на Дэвида. Он криво усмехнулся и помахал рукой. Хоби Браун и все его четыре сына были отличными стрелками, и земля под ними была вся усеяна трупами индейцев.
Только один был еще жив. Он медленно поднялся и сел, мотая головой, словно пытаясь просветлить ее. Я видела на нем две раны. Одна пуля попала ему в ногу, другая – в бок. Держась за стену, он хотел встать на ноги. Все мы следили за ним. Индейцы тоже. Раненый воин, видно, что-то почувствовал, потому что оглянулся на нас. Его черные глаза сверкали ненавистью. Оттолкнувшись от стены, он направился к своим.
Ему удалось одолеть всего несколько ярдов, когда раненая нога изменила ему, и он опять упал. Пол Браун прицелился, а индеец поднял свой лук, когда от строя отделился еще один индеец.
С диким криком он погнал коня прямо к раненому товарищу. Перегнувшись через круп коня, он умудрился подхватить несчастного. Это был смелый поступок, но он стоил ему жизни. Одновременно раздались два выстрела. Пол Браун и его брат Бенджамен убили обоих индейцев. Наверное, они поступили жестоко, покусившись на жизнь человека, спасавшего своего товарища, но им всего лишь хотелось немного уравнять наши силы.
– Черт бы их всех побрал! – услыхала я рядом с собой.
В этот момент индейцы во второй раз пошли на штурм, и у нас больше не было времени на разговоры. Какое-то время мы уверенно держали оборону, и я молилась про себя, чтобы индейцы разочаровались, не получив легкой добычи, и ускакали обратно, к себе домой. Однако вскоре наше положение изменилось к худшему, когда полдюжины индейцев принялись пускать огненные стрелы через стену. Еще несколько воинов подтащили бревно и стали им бить по воротам, пока остальные держали нас в страхе потерять голову.
Когда ворота были уже почти снесены, папа приказал нам всем перебраться в дом. Только там мы могли прятаться и продолжать битву. Наверху у нас были всего два маленьких окошка, в которые ни за что не пролез бы взрослый мужчина, так что мы могли не опасаться ни за второй этаж, ни за вторую дверь, которой у нас просто не было.
Последними оставили двор папа и Хоби Браун. Они бежали к дому, когда ворота уже подались и толпа кричащих индейцев ввалилась внутрь. Хоби остановился и упал, потому что в спину ему попала стрела, и я ужасно испугалась, потому что папа тоже остановился и выпустил в нападавших все остававшиеся у него пули. Пол и Бенджамен прикрывали папу огнем, пока он тащил Хоби в дом. Дэвид захлопнул дверь и запер ее, как только папа оказался внутри.
Мама принялась осматривать рану Хоби, а остальные заняли позиции возле окон. Мы с папой стояли рядом возле одного окна нашего дома, Дэвид и Джон – возле другого, оставив Бенджамену и Полу одно-единственное окно сбоку.
Едва мы оказались в относительной безопасности, как индейцы словно потеряли к нам всякий интерес. Несколько воинов занимались нашим скотом, другие исчезли, зайдя за угол. Наверное, их заинтересовали хозяйственные постройки.
Мне стало очень грустно, когда я увидела, как индеец ведет под уздцы мою Нелли, с которой мы были неразлучны с моего младенчества. Она была моей первой и единственной подружкой, пока я не встретилась с Тенью.
Однако времени на воспоминания не было. Индейцы опять начали стрелять. Они окружили дом, ища в нем хотя какую-то лазейку. Когда послышались шаги на крыше, мама быстро развела огонь в плите, чтобы отогнать воинов, которые хотели, наверное, залезть к нам через трубу.
Время потеряло всякий смысл. Больше не существовало ни прошлого, ни будущего. Был только ужас настоящего. Пули и стрелы со свитом летали в воздухе, как злые шершни, и я совсем упала духом, когда окончательно поняла, что скоро умру ужасной смертью. Наш дом, который еще недавно казался мне убежищем в безумном мире, теперь стал смертельной ловушкой. Мы никак не могли из него выйти. Значит, не приходилось рассчитывать на бегство.
Закричал и упал на пол Джон Браун. Кровь хлынула у него из раны в горле. Лицо Дэвида исказилось мукой и яростью, когда он увидел умирающего брата, и он открыл беспорядочную пальбу, позабыв обо всем на свете.
– Дэвид! – крикнула я. – Пожалуйста, Дэвид, пригнись!
Он меня не слышал. Пуля попала ему прямо в лицо, и он волчком закрутился на месте, а потом упал на спину в лужу крови.
– Дэвид! – крикнула я и отвернулась, потому что папа бросился к незащищенному окну, в котором показалось разрисованное лицо воина сиу.
Меня сильно затошнило, и я не смогла сдержаться. Перегнувшись пополам, я почувствовала над своей головой струю свежего воздуха и тотчас услыхала крик мамы. Потом наступила гнетущая тишина, потому что никто не стрелял.
Будто издалека до меня донеслось, как папа шепчет мамино имя, проклинает индейцев и свое собственное упрямство… Я поняла, что мамы больше нет. На мгновение я словно приросла к полу, не в силах ни шевельнуться, ни произнести хотя бы слово. Слезы стояли у меня в глазах, когда я смотрела в окно на двор, который был весь в дыму.
Одинокий индеец въехал в ворота, и я поняла, что его появление положило конец стрельбе. Его лицо и грудь были в широких красных полосах. Одно орлиное перо украшало распущенные по спине волосы. Черная шкура волка служила ему набедренной повязкой. На ногах у него были красно-черные мокасины. Несколько мгновений он сидел на коне неподвижно. Потом прищуренным взглядом обвел двор, горящий сарай и дом. Он легко и грациозно соскочил с коня, когда воин-сиу в богатом боевом уборе окликнул его. Они о чем-то поговорили, и хотя я не слышала ни слова, нетрудно было понять по их жестам, что они спорят и о чем спорят.
Через несколько минут Боевой Убор в раздражении махнул рукой, а одинокий воин приблизился к дому, запихивая обратно под шкуру кусок вылезшей полотняной материи. Он остановился футах в двадцати от дома.
– Ты слышишь меня, Сэм Кинкайд?
Я не поверила собственным ушам и выглянула из окна, шепча его имя, потому что узнала его лицо под отвратительной красной краской.
– Я тебя слышу, – крикнул папа. – Говори, что надо, а потом молись богу, потому что ты уже мертв.