Безрассудство
Шрифт:
– Давай, давай...
– толстяк медленно обходил Тира кругом.
– Ты можешь пробовать все, что тебе угодно. Любое заклинание. Все одно не поможет... Здесь, в этих стенах, любое богохульство тебе простится. Ха-ха-ха...
– Что я такого сделал?
– Тир еще пытался взглядом подчинить себе сознание толстяка, хотя уже понимал - тщетно.
– Что сделал? О Великий и Единый... Человечишка. Я устал отвечать на подобные вопросы. Все спрашивают одно и то же. Но для тебя сделаю исключение. Ты у нас звезда.. Не каждый день нарушаются десять пунктов! Даа... Итак. Ты обвиняешься, попросту говоря, в занятии магией и покушении на имущество
– Да, черт меня раздери, кто это такой?!
– Кто такой, кто?
– Единый, жирная ты свинья! Я его не знаю.
– Единый?
– толстяк даже ухом не повел на оскорбление, он был слишком поражен.
– Ты, жалкий червь, спрашиваешь, кто такой Единый?
Толстяк бухнулся на колени, потом ничком, а затем перевернулся на спину и, обратив лицо к потоку, завел какую-то дикую, бессмысленную молитву. Позади Тира невидимый палач затянул тоже самое. Оба молились с таким рвением, что Тиру исподволь захотелось к ним присоединиться.
Через некоторое время толстяк тяжело поднялся и, вытирая пену с губ, произнес:
– Единый - это создатель. Единый - это разрушитель. Единый - это наш мир. Единый - это наш бог.
– Да будет так вовеки, - пробормотал палач.
– И ты, кусок гнилого мяса, хочешь сказать, что не знаешь, кто такой Единый?
– Теперь, кажется, знаю.
– Тир понял, что попал в руки к сумасшедшим. Или к религиозным фанатикам, что в сущности одно и то же, а поэтому надо вести себя осмотрительней.
– Но скажите, почему невинное занятие так оскорбило Великого и Единого? В моих помыслах...
– Почему?
– Тир понял, что опять промахнулся.
– Воистину нет предела... Занятие магией есть святейшее право Господа. Никто из простых смертных не может посягнуть...
– Но я...
– Закончим, - толстяк, поджав губы, остановился перед Тиром, - Я устал слушать твои нелепости.
– Погоди.
– Тир не намеревался просто так сдавать позиции.
– Поди сюда. Я спросить еще хочу...
Толстяк подошел поближе и на удивление внимательно прислушался
– Ты и вправду кастрат, да?
– спросил Тир.
Все остальное время Тир был занят только одним. Он громко и почти без перерыва кричал. Трудно молчать, вися на дыбе. Трудно молчать, вдыхая запах собственной горелой кожи. Трудно молчать в камере пыток...
Последующие дни Тир помнил плохо. Единственное, что осело в памяти, это еда. Его наконец-то начали кормить. Как положено, хлебом и водой.
Рассудок на подобную ситуацию воскликнул бы: "Какая банальщина. Нельзя же до такого опускаться!" Но Рассудка небыло.
Вспомнив о Рассудке, Тир понял, за что ему все это... Он знал, что так приходится платить за предательство.
Толпа. Дощатый помост. Свежий запах досок. Крепкие руки стражников.
Слова складываются в кучу, с большим трудом удается следить за их содержанием и принадлежностью. Выражение ускальзывает.
Прелесть скорых судов - краткость приговора.
Уже известный Тиру Его Святейшество закончил формальную часть в крайне короткие сроки. Все и так ясно, чего размазывать? Подозреваемый, прошу прощения, подсудимый - вот. Судья - вот. Протоколы следствия - вот они, есть желающие ознакомиться? Нет? Ну вот и ладненько. Приступаем к процедурной части.
Присяжные, прошу! Ваше мнение?
Чудное единодушие! Виновен. Естественно. А раз виновен, то достоен понести наказание, которое в нашем процветающем государстве одно смертная казнь.
Что, самый старый член Присяжного Совета хочет высказаться? Конечно, конечно..
И вот старый, наполовину гнилой сморчок встает, тряся пыльной бороденкой. Встает и припоминает, что в году эдак Единый знает каком, был сходный случай. Служка при храме заснул, и храм тот от свечи незатушенной сгорел... Осквернен, так сказать. И служку того, после допроса, было решено прилюдно отдать на растерзание Воинам! Они того парнишку, то есть богохульника, за ворота выпустили, старый меч в руки дали и давай гонять по полям. Мол, раз осквернитель-богохульник, то и жизнь твоя в руках Божьих! Наше, человеческое мы сами решим, а вот в таких делах Господу самому надо разобраться. Вперед! Видимо, служка тот сильно Единого обидел... Не помог он ему! Выбил какойто ловкач у богохульника меч, и притащили его в город... За ноги. Долго они потом с ним развлекались. Пока он совсем в царство Единого не отошел. И эту старую заснувшую калошу утаскивают с трибуны в опочивальню, утомился видать.
Ну тут Его Святейшество заломил такую речь, что Тиру в его состоянии суть ее была так же недоступна, как и свобода. Что-то там говорилось про уважение, старость и мудрость... Подсудимому слова не давали. Не положено. Начальник стражи довольно недвусмысленно дал ему это понять. Так что Тир после трех неудачных попыток подать голос уже не пытался. Очень уж у начальника стражи перчатки на кулаках жесткие. Колдовать Тир тоже не пытался... Наколдовался уже, хватит. Да и состояние - не то что заклинание сложить, энергию не чувствовал... Только тело. Судилище закончилось несколько неожиданно. Его Святейшество милостиво соизволил подарить Тиру еще несколько дней жизни, дабы его смерть была приурочено к жертвоприношению Единому в день летнего возвращения Единого. Вот тогда-то Тиру и выдадут старый меч и выпустят в поля... Побегать. А всю знать пригласили на крепостные стены, понаблюдать за действом приведения приговора в исполнение.
И дверь с тяжелым шелестом захлопнулась. Темнота.
Три дня заживала татуировка на левом плече. И Тир все три дня чувствовал себя, как будто его опутали невидимой и неразрывной сетью. Она не сковывает движений, но на протяжении этих трех дней Тиру ни разу не удалось почувствовать даже искорки энергии. Словно ее и не было вовсе. Хитро изогнув голову, он сумел разглядеть рисунок татуировки. Желтая сфера, крепко зажатая темно-синей пятерней с кровавой окантовкой по краям.
Крепостная стена города не была похожа на все те крепостные стены, что Тиру приходилось видеть в прошлом. Те стены, что он помнил, были старыми и постепенно расползающимися на составные части. Время поработало над ними с особым старанием. Но стена, которая попадала в поле зрения Тира сегодня, была новенькой, плотно сложенной и казалась выстроенной на века. Ее еще ни разу не разваливали тяжелые осадные орудия и над ней еще не потрудились многовековые армии дождей и засух. Для этой стены все еще только начиналось.