Безумное благо

Эрик Нёхофф

БЕЗУМНОЕ БЛАГО

Перевод с французского Марии Лазуткиной

Eric Neuhoff

Un bien fou

Copyright © Editions Albin Michel S.A., 2001

Перевод © М. Лазуткина, 2005

Leave no regrets on the field. [1]

(надпись

на американских футбольных стадионах)

Предупреждаю: вам не понравится. Неважно. Прочтите внимательно это письмо. Очень вам советую. Некоторые детали вас заинтересуют. Вы меня здорово надули. Теперь вы за это заплатите. Самое время. Это не пустые слова. Я-то ведь не писатель. Для меня слова имеют смысл. И у них есть последствия. Вы увидите, я уверен, что все это вам не понравится.

Вы узнали мой почерк. Вы вскрыли большой конверт из крафт-бумаги этим своим разрезным ножом, с которым вы так носитесь, потому что вам подарила его одна знакомая голливудская актриса. Аккуратно достаньте листки. Вот так. Хорошо. Спокойно. Вы слишком торопитесь. То, что я намерен вам сказать, может подождать пару лишних секунд. Слишком поздно что-либо менять.

Кстати, как ваши дела? Сейчас утро? Вас больше не беспокоят проблемы с кровообращением? Ладно, из-за меня сегодня не ваш день. Знаете ли, вам крупно повезло. Вы даже не подозреваете, рядом с чем вы прошли. Я вам объясню.

У нас полно времени. Садитесь за свой письменный стол. Поверните вращающееся кресло. Еще рано. Мод выпила свой первый кофе, и ее пустая чашка так и стоит на кухонном столе. Мод снова легла. Ей это больше всего нравится: вновь засыпать, позавтракав в одиночестве посреди пока еще тихого дома, где погашены все огни, за исключением света в открытом холодильнике. Я заходил в ее спальню. Ее волосы на подушке казались длиннее, чем я думал. Они действительно удлинялись. Она решила их отращивать. Ее лица совсем не было видно под простынями. Она спала на животе, ее дыхание было едва уловимым. Когда-то она обвиняла меня в том, что я храплю. Я не верил ей. Сегодня мой храп уже никому не мешает.

Признаюсь, мне тяжело говорить о ней в прошедшем времени. Так надо. Я недостаточно смотрел на нее. Всегда нужно больше смотреть на людей. Я не был этому обучен. Нас в нашей профессии заставляют держать людей за придурков. Это вопрос жизни и смерти.

Никакой пощады. Я брошусь очертя голову. Я буду вами, я не стану читать дальше. Я должен выложить вам все, что у меня на сердце. Великий писатель, как же! Старый мерзавец, да. Я знаю, нарушив окружающее вас молчание, я не сдержу свое слово. Но ведь и вы в вполне сдержали свое. Правда, вы мне никогда ничего не обещали.

И все-таки как же я любил вас! Когда я говорю: вас, я имею в виду ваши книги. Потому что я увидел изнанку — и благодарю покорно.

Назовем вещи своими именами: вы были сволочью. Да и Мод не так уж кристальна. В этом мы абсолютно согласны.

Честно говоря, когда я вас в первый раз увидел, я вас не узнал. Мне это простительно. Все ваши фотографии — столетней давности. И все черно-белые. Вы на них такой чуть сутулый господин, уже седой, в твидовом пиджаке с замшевыми заплатами на локтях. И что вы забыли в Италии тем летом? Ностальгия замучила? Дудки! Положим, ваш старший брат был ранен в Анцио. [2] Но кроме этого — никаких зацепок. Ваши родители были евреями с Парк-авеню. У них водились денежки. Такие элегантные, культурные денежки. Они жили в достатке и ни о чем не тужили. Ваша самая известная книга начиналась такой фразой: «Я ничего не хочу сказать, но мои родители были действительно богаты». По-английски это звучит еще лучше.

Люди в гостинице не знали, кто вы такой. И не они одни. Я сам даже не догадывался, что мой сосед — самый загадочный из современных американских писателей. Для меня эти каникулы под Римом были ошибкой. В дальнейшем все это подтвердило.

Сначала вы не сказали нам, кто вы такой. Ваша легендарная осторожность. Мод резвилась вовсю. Она играла с собаками, бросая им теннисные мячи. Вы нам сразу солгали. Вы-де приехали из Чикаго. Вы и впрямь параноик. Как будто настоящий адрес мог нас насторожить. Мы вообще-то не знаем наизусть карту Соединенных Штатов. Вермонт нам ни о чем таком не говорит. Мы всего лишь французишки. Чикаго? Почему Чикаго? Из-за озера, открытого всем ветрам? Из-за гангстерских историй? «Я из Чикаго»: ложь была ни к чему. Уверяю вас, если бы вы просто сказали: «Я живу в Вермонте», — мы бы не подумали немедленно: «О, должно быть, это Себастьян Брукинджер».

Факт остается фактом. Вы довольно интересный мужчина для ваших лет. Я должен это признать. Вас нельзя не заметить. Эта белая шевелюра, эта чуть согбенная фигура человека, чей рост превышает метр восемьдесят пять. Что вы делали на Понце? Вы читали вслух маленькой девочке туристическую брошюру на террасе. На дорожке, ведущей к пляжу, лежал перевернутый трехколесный велосипед желтого цвета. Официант принес вам пиво. Налил его осторожно, наклоняя стакан, чтобы пена не была слишком густой. Девочка подняла велосипед. Он был чересчур мал для нее. Это была одна из ваших внучатых племянниц. Лет этак десяти. Светловолосая, загорелая, уже безо всяких детских округлостей. Зоэ — так ее звали. Еще немного, и она начнет разбивать сердца. Эти бедные богатенькие девочки очень скоро начинают разбивать сердца парней. Они инстинктивно умеют это делать. Я наблюдал за ней. Закрытый темно-синий купальник, черные босоножки, она часто зевала. Скучала, понятное дело, в чужой стране с типом, вроде вас. Она не знала ни слова по-итальянски. Вы тоже не слишком в этом преуспели. Вы заговорили с нами как раз для того, чтобы узнать, как будет «виноград». Зоэ надоело мороженое. «Uva», — сказала Мод. Виноград будет «uva». Вы пригласили нас вместе заказать десерт. Мод снова взяла тирамису. Вот что в ней было действительно здорово — она не следила за своим весом. Питалась, как хотела, и не полнела. Последние клиенты закончили обедать. Никто не купался в бассейне. Сиеста соблюдалась строго. Тогда-то вы и сказали нам, что вы из Чикаго. Я заказал еще кофе. Где-то над нами зазвонил мобильный телефон. Бело-голубая рубашка хорошо сочеталась с вашей обгоревшей на солнце кожей. Вы только что приехали на Понцу и провели все утро на пляже, не намазавшись кремом. Мод прекрасно разбиралась в кремах. Она посоветовала вам самую-самую, по ее словам, марку. Тут можно доверять. Мод или крему для загара «Клаусвиц». Она загорала до черноты за два дня. Прибегала к разным изощренным хитростям, чтобы загореть быстрее. Она встала, попрощалась с вами, сказала, что поднимется в номер почитать газеты. Я смотрел, как она удалялась в своем парео. Вы заказали порцию граппы. Зоэ попросила разрешения искупаться в бассейне. Вы взглянули на свои часы и сказали «да». Я не был особенно уверен в своем английском. В кино я понимаю почти все диалоги, даже не читая субтитры. В разговоре все не так очевидно. Между нашими фразами было много пробелов. На остатки растаявшего мороженого села оса. Мы наблюдали за ее безуспешными попытками снова взлететь. Ее крылышки увязли в ванили. Вы велели Зоэ выходить из воды. Подошел официант.

— Виски, синьор?

Вы сделали вид, что раздумываете, и затем отказались.

— Они думают, что раз я американец, я непременно должен любить виски.

Официант, не понимая его слов, улыбался и переминался с ноги на ногу.

— Принесите лучше «кровавую Мэри».

Ее не оказалось. На этот раз вы недолго думали.

— Тогда «джин-физз». А вам?

— То же самое.

Вы подписали счет. Я, в свою очередь, откланялся. Thanks for coffee. [3] В номере Мод принимала душ. Она делала это трижды в день. Порой мне казалось, что я Норман Бейтс [4] в своем мотеле. Она слышала, как в соседнем номере шестнадцать раз прозвонил телефон. Сиеста была испорчена. Я улегся на кровать, чтобы почитать в журнале статью про английского миллиардера, скончавшегося в прошлом месяце. Он так прочно сидел на наркотиках, что когда решил завязать, ему пришлось платить дилеру, чтобы тот не приходил. Мод выскочила из ванной и потребовала, чтобы я подвинулся и дал ей лечь рядом. Я отложил чтиво. Когда я снова взял журнал, он был весь измят.

Гостиница находилась недалеко от пляжа. Нужно было спуститься по извилистой тропинке. Дальше было нечто вроде тоннеля, в котором изрядно пахло мочой. Бухту окружали желто-зеленые скалы. Иногда мы с Мод обедали в ресторане на пляже. Ели что-нибудь легкое, салат из помидоров и желтые персики. Официант в своей кепке козырьком назад был похож на американского актера, имя которого я забыл. У меня облезал нос. Мод ругала меня за то, что я не мазался кремом. Ночью приходилось спать на боку. Малейшее движение заставляло меня стонать, как от пыток.