Безымянная слава
Шрифт:
Ладно, ладно, пускай шутит Нурин, пускай ругается Орест и ворчит дежурный наборщик, но цифры в заметке меняются местами, и мир сразу становится таким прозрачным, чистым и легким, что из-за одного лишь этого стоило бы пережить все вновь.
Посвистывая, Степан идет по безлюдным улицам.
«Нет, довольно, хватит, хорошенького понемножку! — думает он. — Отныне я не вру. Сто раз проверю каждую строчку, прежде чем выпустить ее из рук. Достаточно разноса, полученного от Наумова за последнюю ошибку, и достаточно этой милой ночки и разорванных новых брюк. Я больше не вру никогда!»
Какое прекрасное решение!
2
Немного
— Кто такой Стрельцов, который трижды упоминается в твоем нудном отчете и один раз в передовой Дробышева? — спросил он так тихо, что Степан скорее угадал, чем услышал его вопрос.
В сердце остро щелкнуло.
— Стрельцов — это Стрельцов, и никто другой, — попробовал пошутить Степан. — Это инженер-строитель. Я видел его в первый раз.
— И в последний, потому что такого нет в природе.
— Но… эту фамилию назвал председатель ирригационной комиссии Васин.
— Бред! Бред сивой кобылы! Ты спал, ты ловил мух на совещании… Только что Басин звонил Наумову домой и возмущался тем, что газета исковеркала фамилию видного московского инженера, честного советского специалиста Стрельникова. Ты слышишь — Стрельникова, а никакого там Стрельцова!
Обычно в таких случаях у Пальмина хватало выдержки на первые две-три фразы, затем он взрывался, разражался проклятиями, рацеями о моральной вшивости, о носителях мелкобуржуазной распущенности, которая приводит к подобным безобразиям, стучал кулаком по столу и грозил самыми немыслимыми карами.
На этот раз он имел возможность сказать Степану достаточно неприятного и ледяным тоном:
— Завтра напечатаем поправку с указанием твоей фамилии как прямого виновника ошибки и закатим тебе строгий выговор с предупреждением в приказе по редакции. Еще одна ошибка — и вылетишь из газеты пробкой. Гонорар за отчет не получишь… Идем сейчас же к Дробышеву.
И повел Степана за собой, как на веревочке.
Как-то само собой получилось, что Владимир Иванович, заведующий экономическим отделом «Маяка», стал пока неофициально и заместителем ответственного редактора. Он, а не Пальмин решал все основные вопросы по текущему номеру. Оперативный центр редакции переместился в небольшой и прокуренный кабинет Дробышева, в кузницу светлых мыслей, по торжественному выражению Одуванчика.
— А! Это вы, Киреев. — Дробышев, отложив перо, взглянул на Степана без своей обычной улыбки. — Оказывается, вы наврали в своем отчете и вовлекли в ошибку меня тоже… Борис Ефимович поручил мне напомнить вам, что вы уже не в первый раз подводите редакцию, подрываете авторитет газеты… Борис Ефимович считает необходимым напечатать поправку и назвать в поправке вашу фамилию. — Владимир Иванович помолчал, как бы для того, чтобы дать Степану возможность полнее осознать тяжесть нависшей над ним беды. — Но в последнее время наша газета слишком часто щеголяла поправками. Желательно обойтись без этого сомнительного украшения… Выяснилось, что Стрельников уехал из Черноморска еще до революции и его почти никто в городе не помнит. Ошибка пройдет незамеченной, если мы сами не обратим на нее внимание читателей. Мы договорились с Борисом Ефимовичем, что поправку можно будет не давать, если Стрельников удовлетворится вашим личным извинением. Личным, понимаете ли, не иначе. Но выговор в приказе все же будет вам объявлен и гонорара за отчет вы лишитесь.
Теперь уж Пальмин взвился.
— Скажи
— Делю вашу скорбь, но разделяю и возмущение Пальмина, — сказал Владимир Иванович и наконец улыбнулся. — Самое обидное то, что вы плюнули кварту дегтя в наше с вами совместное и неплохое выступление по поводу плотин, изгадили фамилию самого интересного оратора. Возьмите за правило трижды проверять фамилии, прежде чем выпустить их из блокнота. Азбучная истина… Не приучайтесь врать, Киреев, а то никогда не сможете отучиться.
День был отравлен. Степан не нашел в себе сил взяться за работу. Ошибка в его представлении с каждой минутой приобретала размеры все более грандиозные, разбухала, закрывая дневной свет. Ошибка — это не только уничтожающее отрицание способности журналиста работать быстро и четко, это также преступление перед массой читателей и редакционным коллективом. Степан очутился во власти двух безжалостных судей — совести и самолюбия, — и пощады ему не было.
После бесцельного блуждания по городу он явился в редакцию осунувшийся, мрачный и бессильно опустился на стул. Пальмина не было. За своими столами работали Одуванчик и Нурин.
— Значит, вы вчера выловили не всех блох из информации, — сказал Нурин, заклеивая конверт за конвертом и подкладывая их под себя на сиденье стула, чтобы лучше схватился клей. — Ничего, ничего, юноша, нет никакого смысла впадать в отчаяние и надевать траур по своей молодой жизни. Ошибки — детская корь каждого уважающего себя журналиста. Неизбежно и не смертельно. О вашей ошибке забудут, как только ляпнет ваш сосед. Сегодня ты, а завтра он…
— Оставьте, пожалуйста! — хмуро откликнулся Степан. — Лучше бы вы исправили информацию о заседании комиссии. Дежурный выпускающий обязан читать свежую информацию, а вы…
— Вы даете себе отчет в том, что говорите, Киреев? — Нурин, смеясь, развел руками. — Нет, это восхитительно!.. Слышишь, Одуванчик?.. Да, я прочитал ваш отчет. Да, я сейчас пошлю в Москву информацию для моих газет, сделанную по вашему отчету. Но откуда я мог знать, что Стрельцов — это… как вы говорите? — что это в действительности Стрельников? Вы всерьез считаете меня ясновидящим? Польщен, но вынужден отклонить комплимент.
— Вы не знали инженера Стрельникова? Вы не знали Стрельникова, который жил в Черноморске до революции и работал над проектом плотины на реке Бекиль? Вы, король репортеров, знающий всех и вся, не знали этого человека?.. Ну и ладно, вопрос исчерпан.
— Да, исчерпан! — Нурин вскочил и стал распихивать пакеты по карманам. — Если бы я уважал себя меньше, я… я просто дал бы вам по морде, — сказал он, глядя на Степана исподлобья. — Но я ограничусь тем, что назову вас мальчишкой и пачкуном. Да, пачкун, сопливый щепок!.. Какое право вы имеете обвинять меня в том, что я подсадил вас?
— Я этого не говорил.
— Но вы подумали именно это.
Старый журналист тяжело принял незаслуженное оскорбление. Он не только оскорбился, но и опечалился, отвернулся к стене, высморкался, горько вздохнул раз и другой. Степан сидел как в воду опущенный, сгорая от стыда. Нурин поймал его мысль, вытащил ее на свет, и она оказалась невероятной, постыдной. Да, постыдной для Степана, который ни с того ни с сего обвинил невинного человека в низости. Еще минута — и он попросил бы прощения.