Библейская археология: научный подход к тайнам тысячелетий
Шрифт:
Что же такое выражают собой все эти пессимистические утверждения? — спрашивает профессор Прайс. С одной стороны, все перечисленные выше житейские неприятности никак нельзя объяснить законом роста энтропии, то есть беспорядка: если здесь и можно говорить о «нарушении порядка», то лишь в том случае, если «порядком» мы условимся называть только то, что приятней нам самим — например, чтобы нужный номер журнала оказался в подшивке, нужная книга — на полке, затерявшийся предмет — прямо перед носом, и если уж бутерброду приспичило упасть на ковер, пусть падает ненамазанной стороной. Вот это, с нашей точки зрения, будет «в порядке». Природа, однако, все эти наши претензии не признает: с ее точки зрения, физический порядок (или, если угодно, беспорядок) в системе «ковер — бутерброд» будет совершенно одинаковым, упадет бутерброд намазанной или не намазанной стороной, — ковру это абсолютно без разницы. Но, может быть, все дело тут опять же в наших человеческих особенностях? Может, «закон избирательной гравитации» — это попросту «закон избирательной памяти»? Все те случаи, когда бутерброд падает ненамазанной стороной, мы немедленно забываем: ведь ничего плохого
Тут нам придется на время прервать нить рассуждений американского профессора и обратиться к самому термину «синхронность». В психологию его впервые ввел уже упомянутый выше Юнг. Одна из загадок, которые всю жизнь занимали этого психолога, состояла в том, как объяснить всевозможные «реальные совпадения» вроде вещих снов, услышанных Господом молитв, магических исцелений, исполнившихся предсказаний и тому подобных чудес. Юнг относился ко всем этим явлениям весьма серьезно, но отвергал те сверхъестественные объяснения, которые им обычно давались. Его любопытство еще более провоцировалось тем, что он и сам знавал такие случаи в своей собственной жизни (да и кто их не знавал?! — или хотя бы о них не слышал?!). Он, например, описывает одну свою пациентку, которой снилось, что она получила в подарок золотого жука. В тот самый момент, когда она рассказывала ему этот свой сон, Юнг вдруг услышал негромкое постукивание чьих-то лапок по оконному стеклу. Он глянул в окно и увидел жука, который пытался проникнуть в комнату. Жук этот был в точности похож на того, которого описывала пациентка.
Юнг признавал, что, все эти явления относятся к разряду «совпадений» — в том смысле, что между ними нет никакой причинно-следственной связи. Тот факт, что пациентке снился жук, никак не мог повлечь за собой появление жука на оконном стекле, это очевидно. С чем, однако, Юнг не соглашался, так это с тем, будто такие совпадения случайны — в том смысле, что ничего собою не выражают и никакого значения не имеют. Напротив, он был убежден, — что среди всей массы действительно случайных, ничего не значащих совпадений попадаются и такие, которые выражают некую реальную связь, существующую между нашими психологическими состояниями и тем, что происходит или может произойти в окружающем физическом мире. Иными словами, существуют, говорил он, «значимые совпадения» — они «что-то значат». Они значат, или, точнее, они доказывают, что между содержимым нашей психики и событиями природы существует некая «синхронность».
«Само но себе это слово, — писал Юнг, — еще ничего не объясняет; оно просто фиксирует факт появления «значимых совпадений» (то есть синхронного, практически одновременного появления каких-то состояний — снов, «озарений», предчувствий и т. п. — в психике и каких-то сходных с этими снами, предчувствиями и т. д. событий в реальности. — Р.Н.). Эти совпадения, с одной стороны, конечно, случайны, но, с другой, настолько маловероятны, что приходится предположить существование за ними какого-то объективного закона, какой-то реальной особенности окружающего мира, запечатленной и время от времени всплывающей в нашей психике».
После долгих размышлений над смыслом этих совпадений Юнг пришел к выводу, что правы были те древние мыслители, которые утверждали, что между внутренним миром человека (его «психикой») и внешним миром природы (ее «физикой») существует определенное гармоническое единство. По мнению Юнга, эти два мира, микрокосм и макрокосм, объединены через так называемые архетипы. Этим словом Юнг обозначил некие смутные праобразы, или сгустки невыразимых идей, таящиеся на самом глубоком уровне человеческой психики — на уровне так называемого «коллективного бессознательного». По Юнгу, это уровень общечеловеческой наследственной памяти. Но архетипы, утверждал Юнг, — совсем не то же самое, что обычные воспоминания, которые откладываются в памяти каждого отдельного человека за время его жизни. Было бы точнее сказать, что архетипы — это «воспоминания» или «догадки» о каких-то предельно общих закономерностях окружающего мира, некогда уловленных первобытным человеком в ходе его неосознанных наблюдений за природой и космосом. Иными словами, архетипы — это что-то вроде платоновских «чистых идей», которые существуют сами по-себе, до всяких конкретных вещей; это «закономерности как таковые», которые первобытная психика в невообразимо далеком, архаическом прошлом неосознанно «извлекла» из мира конкретных явлений и запечатлела на самом первом этаже человеческой памяти. Поскольку эти «сгустки чистых идей» выражают объективные законы мира, все первобытные люди извлекали из наблюдений за окружающим миром одни и те же сгустки, одни и те же архетипы — вот почему «склад» этих идей Юнг и назвал «коллективным бессознательным»: набор таких архетипов — один и тот же для всего человечества.
Примером такого общего достояния является, скажем, присутствующий в самых разных религиях и мифах образ «богини-матери». Согласно Юнгу, этот образ порождается «архетипом бессмертия»,
Когда мы сказали о «чувственно-образной» природе архетипа, мы просто хотели этим отличить его от абстрактного понятия. На самом деле архетип — это не вполне образ, во всяком случае — это не тот конкретный образ, каким является, например, образ богини-матери Геры или Богородицы Девы Марии. Он таится в «коллективном бессознательном» отнюдь не в виде готовой картинки. «Коллективное бессознательное» можно сравнить с насыщенным раствором какого-нибудь вещества; образ — с кристаллом, который вырастает из этого раствора, а архетип — с системой осей, с той геометрической структурой, в соответствии с которой располагаются атомы этого кристалла. Архетип — это не образ, а всего лишь та модель, та первосхема, в соответствии с которой психика бессознательно строит образ. Поскольку эта модель, эта «колодка», по которой «тачаются» все образы данного содержания, у всех людей одна и та же, то и все такие образы (скажем, той же богини-матери) будут иметь сходные структурные черты, хотя и могут бесконечно варьировать в конкретных деталях (ибо эти детали для постройки каждого конкретного образа психика берет уже из своего индивидуального «склада» воспоминаний). Именно существование такого единого закона построения данного класса образов (мифов, символов и т. п.), то есть существование их общего, универсального праобраза («архетип», от греческого «архе» — начало и «типос» — образ, в дословном переводе означает как раз «праобраз»), и объясняет, почему в различных мифологиях, религиях и литературах появляются устойчивые общие мотивы (миф о потопе, образ «тени» или «двойника», мотив «андрогина» и многое-многое другое). Томас Манн, который очень близко принял к сердцу эти идеи Юнга, когда-то очень выразительно назвал архетип «издревле заданной формулой, в которую укладывается осознающая себя жизнь, смутно стремящаяся вновь обрести некогда предначертанные ей приметы».
Очень важно, что, по Юнгу, эта «древняя формула», которая всплывает, воплощенная в виде образа или символа, из бессознательных глубин нашей коллективной архаической памяти, была выловлена первобытной психикой из окружающего мира и, стало быть, объективно соответствует некой реальной закономерности бытия. Это означает, что содержание некоторых сновидений или предчувствий (тоже ведь выносящих в сознание древние архетипы) имеет какие-то реальные параллели во внешнем мире. Иными словами, во внешнем мире обязательно существуют (и могут синхронно с нашим сновидением произойти) события, которые отражают ту самую закономерность, что запечатлена в архетипе, лежащем в основе этого «пророческого сна». Вот почему Юнг и писал, что «гипотеза синхронности, по существу, означает, что одно и то же трансцендентное значение может синхронно проявиться как в виде некого психического явления, так и в виде совершенно не зависимого от него явления внешнего мира».
Грубо говоря, человеку может присниться, что он стал бессмертным, и одновременно в окружающем мире может произойти что-то такое, что свидетельствует о бессмертии человеческого рода, — например, рождение у этого человека ребенка. Физически это совпадение, конечно, случайно, но на более глубоком — метафизическом — уровне оно имеет определенный смысл: оно «значит», что мир (и его отражение в нашей психике) действительно содержит «идею бессмертия» (как реальную возможность). Эта-то идея неожиданно всплыла из нашего «коллективного бессознательного» в виде «вещего сна». Разумеется, нет ничего удивительного в том, что он оказался вещим: случайно здесь то, что совпадение с реальностью произошло именно в данном конкретном случае, но совершенно закономерно, что в каких-то случаях оно обязательно должно было произойти. «Значимые совпадения» неизбежны, потому что в структуре образов, порождаемых нашими архетипами, отражена структура бытия. В каких-то случаях сновидение и реальное событие, отражающие один и тот же закон мирового устройства, должны обязательно совпасть во времени (оказаться «синхронными»), и тогда мы говорим о «вещем сне». В действительности это архетип, вернувшийся в сознание в виде сновидения, вдруг осветил нам подлинное устройство окружающего мира, его скрытые закономерности, его «порядок».
Я должен извиниться за столь пространное отступление. Оно вызвано тем, что об архетипах и гипотезе синхронности Юнга зачастую толкуют понаслышке, а их точное понимание играет существенную роль в нашем обсуждении третьей группы законов Мэрфи. Возвращаясь к ним, мы должны снова дать слово профессору Прайсу. Он очень точно назвал все эти неприятные журнально-бутербродные совпадения проявлениями «негативной синхронности». Ведь и тут наши предчувствия «синхронны» с происходящими вслед за тем реальными событиями, только в данном случае эти события сплошь «негативны». Для нас, разумеется. Как же это понимать? Можно, конечно, сказать, что эта «негативная синхронность» вызвана тем, что в природе действительно существует та «злонамеренность» по отношению к нам, о которой говорят наши мрачные предчувствия, — иными словами, совпадения предчувствий с фактами порождены тем, что Господь играет с нами в коварные игры. Но разве не воскликнул когда-то с глубоким убеждением Эйнштейн, что «Господь Бог изощрен, но не злонамерен»?! Не станем же мы вслед за параноиками радостно восклицать, что «весь мир сговорился против нас»! Не такие уж мы, в конце концов, важные персоны для Господа Бога! Куда скромнее будет признать, что «негативные совпадения», описываемые третьей группой законов Мэрфи, в отличие от «значимых совпадений» Юнга, никакого скрытого смысла в окружающем мире не открывают, потому что такого смысла, какой мы им приписываем, в этом мире попросту нет.