Библиотека мировой литературы для детей, т. 39
Шрифт:
— Я полагаю, дядя, это в большой мере зависит от вас. Вы отец и можете уговорить ее.
— Я в этом не уверен. Она не из тех, кого можно уговорить. И ты, Кассий, знаешь это не хуже меня.
— Я знаю только одно: что я твердо решил обзавестись семьей и хотел бы, чтобы хозяйкой Каса-дель-Корво стала Лу, а не какая-нибудь другая женщина.
Эти дерзкие слова больно ранили Вудли Пойндекстера. В первый раз ему дали понять, что он больше не хозяин Каса-дель- Корво. Хотя это был только намек, он прекрасно его понял.
Ему снова представились плантации, рабы, богатство, видное положение в обществе и — бедность с ее невзгодами и унижениями.
Бедность казалась ему ужасной, хотя и не более отвратительной, чем стоявший перед ним человек — его племянник, который хотел стать его сыном.
И все-таки Вудли Пойндекстер дал обещание Колхауну, решив пожертвовать счастьем своей дочери.
— Лу!
— Что, отец?
— У меня к тебе просьба.
— Какая, отец?
— Ты знаешь, что твой двоюродный брат Кассий любит тебя. Он готов умереть за тебя, и больше того — он хочет на тебе жениться.
— Но я не хочу выходить за него замуж. Нет, отец! Лучше умереть! Самонадеянный негодяй! Я предвижу, что это значит. И он передает мне свое предложение через тебя! Так скажи ему, что я готова бежать в прерию и зарабатывать свой хлеб охотой на диких лошадей, только бы не стать его женой! Передай ему это.
— Подумай сначала, дочка. Ты, наверно, не знаешь…
— …что мой двоюродный брат — твой кредитор? Я знаю это, дорогой отец. Но я знаю также, что ты — Вудли Пойндекстер, а я — твоя дочь.
Гордость плантатора снова проснулась, и он ответил:
— Милая моя Луиза! Как ты похожа на свою мать! А я сомневался в тебе. Прости меня, моя девочка! Забудем прошлое. Поступай так, как тебе подскажет твое сердце.
Глава LXXXV
Добрый кузен
Луиза Пойндекстер воспользовалась свободой, которую предоставил ей отец. Не прошло и часа, как она наотрез отказала Колхауну.
Он уже в третий раз делал ей предложение. Правда, два первых раза он говорил иносказательно.
Это было в третий раз, и ответ должен быть последним. Она коротко сказала: «Нет» — и выразительно прибавила: «Никогда».
Она говорила прямо, не стараясь смягчить свои слова.
Колхаун выслушал ее без удивления. Вероятно, он ожидал отказа.
Ни один мускул не дрогнул на его лице, он не побледнел и не обнаружил никаких признаков отчаяния. Он стоял перед красавицей кузиной, словно ягуар, готовый прыгнуть на свою жертву. Казалось, он хотел ей сказать: «Не пройдет и минуты, как ты заговоришь иное».
Но он сказал:
— Ты шутишь, Лу?
— Нет, сэр. Разве мои слова похожи на шутку?
— Ты ответила, совсем не подумав.
— О чем?
— О многом.
— Именно?
— Прежде всего о том, как я тебя люблю.
Луиза промолчала.
— Я люблю тебя, — продолжал Колхаун, — люблю тебя так, Лy, как никто никогда не любил. Эта любовь может умереть только вместе со мной. С твоей смертью она не угаснет…
Он замолчал, но ответа не последовало.
— Зачем рассказывать тебе историю моей любви! Она вспыхнула в тот день… нет, в тот час, когда я впервые увидел тебя. Помнишь, когда я приехал в дом твоего отца, шесть лет назад! Как только я соскочил с лошади, ты пригласила меня прогуляться с тобой по саду, пока накрывают на стол. Ты тогда была девочкой, подростком, но так же прекрасна, как теперь! Ты взяла меня за руку и повела по дорожке, усыпанной гравием, под тень каштанов, не подозревая, конечно, сколько волнения вызвало во мне прикосновение твоей ручки! Твоя милая болтовня оставила в моем сердце такой глубокий след, что его не могли стереть ни время, ни расстояние, ни даже кутежи…
Креолка продолжала слушать, но уже не столь безучастно. И едва ли нашлась бы женщина, которая не была бы польщена таким красноречивым и горячим признанием. Хотя в ее взгляде не было поощрения, но в нем мелькнула жалость. Однако она ничего не сказала.
Колхаун продолжал:
— Да, Ау, это правда. Я испробовал и то, и другое, и третье. Шесть лет — это достаточно большой срок. От Миссисипи до Мексики — немалое расстояние, а я поехал туда только для того, чтобы забыть тебя. Но это не помогло. Вернувшись, я предался кутежам. Новый Орлеан это хорошо знает. Я не скажу, что чувство мое стало сильнее оттого, что я хотел заглушить его: сильнее оно стать уже не могло. С того самого часа, как ты взяла меня за руку и назвала кузеном — красивым кузеном, Лу! — я не помню, чтобы оно хоть сколько-нибудь изменилось. Только разве когда ревность заставила меня ненавидеть тебя так сильно, что я готов был убить тебя!
— Как ты можешь так говорить, Кассий! Это дико! Даже просто глупо!
— И в то же время это вполне серьезно. Я так ревновал тебя, что порой мне было трудно держать себя в руках. Скрыть же своего раздражения я не мог, и ты это хорошо знаешь.
— Но чем же я виновата, Кассий? Ведь я никогда не давала тебе повода думать…
— Я знаю, что ты хочешь сказать. Можешь не договаривать. Я сам договорю за тебя: «думать, что я любила тебя». Вот что ты хотела сказать. Я и не утверждаю этого, — продолжал он с возрастающим отчаянием. — Я не обвиняю тебя в том, что ты кокетничала со мной. Виноват бог, который наградил тебя такой красотой, или дьявол, который заставил меня взглянуть на тебя!
— Твои слова причиняют мне только боль. Я не думаю, что ты льстишь мне. Ты слишком горячо говоришь, чтобы подозревать тебя в этом. Но поверь, Кассий, тебе это только кажется, и ты легко можешь освободиться от своей фантазии. Ведь есть же много женщин гораздо красивее меня, которые были бы польщены таким признанием. Почему бы тебе не обратиться к ним?
— Почему? — с горечью повторил он. — Какой праздный вопрос!
— Я повторяю его и не считаю праздным. Ведь я должна честно сказать тебе, Кассий, что не люблю тебя и никогда не полюблю.
— Значит, ты не выйдешь за меня замуж?
— Вот это уж совсем нелепый вопрос! Я тебе сказала, что не люблю тебя. И этого, мне кажется, достаточно.
— А я сказал, что люблю тебя! Но это лишь одна из причин, почему я хочу, чтобы ты стала моей женой, — есть еще и другие. Хочешь ли ты выслушать все?
Теперь Колхаун уже больше не просил. Он снова стал похож на ягуара.
— Ты сказал, что есть и другие причины? Назови их, я ничего не боюсь.
— Вот как! — усмехнулся он. — Ты не боишься?