Библиотека мировой литературы для детей, том 23
Шрифт:
От ребят все чаще стало пахнуть опять табаком.
Пришла осень семнадцатого года. Это была первая осень без царя.
Она была похожа на все предыдущие осени, эта осень — с дынями, мелководьем и переэкзаменовками.
Осенью в Саратов приплыла баржа георгиевских кавалеров. На барже помещался «музей трофеев».
Всю гимназию водили смотреть на этот плавучий патриотизм.
На борту баржи краснела надпись: «Война до победного конца» [27] . Из-под нее предательски
27
«Война до победного конца»— лозунг Временного правительства, которому партия большевиков противопоставила требование мира, то есть немедленного окончания войны и установления власти рабочих и крестьян.
Три часа бродили мы по барже. Мы совали головы в многодюймовые жерла австрийских гаубиц и щупали шелк боевых турецких знамен. Мы видели громадный германский снаряд-«чемодан». В такой «чемодан» можно было упаковать смерть для целой роты. И, наконец, любезный руководитель показал нам достопримечательность музея. Это была немецкая каска, снятая с убитого офицера. Замечательная она была тем, что на ней остались прилипшие волосы убитого и запекшаяся настоящая немецкая кровь… Руководитель со смаком подчеркивал это.
У руководителя были офицерские погоны, две естественные ноги, и он жестикулировал обеими целыми и выхоленными руками.
На обратном пути Степка не проронил ни слова. Но вечером в тот же день он явился в штаб бойскаутов и разругался с нами.
— Вы, хлопцы, приметили, какой там дух?.. Как в мясном ряду… кровяной. Аж в нос разит. А за чертом это все? Люди ведь…
— Надо воевать до победы, — заикнулся кто-то из нас.
— Дурак ты, вот что… — накинулся на него Степка. — Слышал звон… А что нам всем будет от этой победы?.. Идите вы к черту, с вашим святым Егорием… Играйте в солдатики, кавалеры георгиевские… Бойскауты. На черта вы сдались, если за войну. Поняли? Вычеркивай меня к лешему. Побаловались.
Степка вынул запрещенные папиросы и нагло закурил. Все смущенно молчали. Потом Биндюг крякнул, нерешительно вынул папиросы и подошел к Атлантиде.
— Дай прикурить, Степа, — проговорил он, — кончили лавочку. Айда.
Сэр Роберт Баден-Пауэль улыбался со стены. Ничего смешного тут не было. Но по уставу скаут должен был всегда улыбаться. Сэр Роберт скалил зубы, как Монохордов, как дурак на похоронах.
…Шел раз урок географии в первом классе. Встал с «Камчатки» второгодник Гавря, поднял руку и спросил:
— Правда это в книгах прописано, что Атлантида взаправду есть?
— Возможно, — улыбнулся учитель, длинноусый географ Камышов. — А что?
— А я ее, Никита Палыч, эту самую Атлантиду, найду. Ей-бо! Пошукаю трошки в океане та и найду. Я ныряю дюже глубоко.
Вот с этого дня и прозвали Степку Атлантидой.
Он и действительно мечтал отыскать Атлантиду, этот отчаянный голубятник, лихой «сизяк». Забравшись на сеновал, чихая в душистой пыли, он рисовал перед товарищами планы:
— Воду выкачаю оттеда, дверцы поисправлю, жизнь там такую налажу — во! Малина! Ни директоров, ни латыни.
Трудно приходилось ему в каменном закуте гимназии. У него была голова горячая, как кавун на июльской бахче. С трудом постигал он премудрости науки. На крохотном родном хуторке в выселках двором была вся степь — конца-краю не видать. Он привык орать на верблюдов, и долго баламутила гимназическую чинную тишину его зычная глотка.
— Гавря, — вызывал его преподаватель.
— Га?!? — гаркал в ответ на весь класс Степка и получал выговор.
Неугомонный, бежал он «на войну», но был возвращен с первой станции. Снова бежал — и опять был пойман. Об этом он не любил вспоминать.
У него были забавные и необычайные понятия о жизни. Прежде чем правильно понять что-нибудь, он всегда сначала видел это «вверх ногами». Рассказывали, что он сначала даже читал книги «вверх ногами». Это произошло таким образом. К старшему брату Сергею приходила учительница. Сергей учился читать. Степка был еще мал тогда для науки, ему не давали букваря. Учительница, положив перед собой букварь, занималась с Сергеем, а Степка, забравшись с локтями на стол с другой стороны, внимательно слушал их уроки. Степка видел перевернутые буквы. Так он и запомнил. Так он научился читать. И читал он справа налево, держа книгу перевернутой. Насилу переучили его.
После посещения баржи георгиевских инвалидов Степка стал очень серьезным. Он где-то пропадал все время, таскал какие-то книжки. Часто заходил он к нам на кухню и беседовал с Аннушкиным солдатом… Сюда же заходил пленный австриец-чех Кардач. Они горячо спорили. Однажды после этого Степка сказал мне немного растерянно:
— Вот оказия! Опять, выходит, прежде это дело вверх тормашками плановал. Фу-ты ну-ты! А насчет Атлантиды — это я полный болван. Жизню и тут можно наладить неплохо. Вот, понимаешь, задачка на все четыре действия.
На базаре голодные бабы в хлебном хвосте избили городского голову. Ночью тревожно выли собаки. Слабо трещали караульные трещотки в неумелых руках самоохранников.
С утра заседала городская дума. Волга дышала стылым и неуютным ветром. Ветер кидал на берег стружки волн. По улицам в пыльном вальсе кружились обрывки воззваний: «Граждане!.. Учредительное собрание…»
В четыре часа за Волгой, в Саратове, уронили что-то очень тяжелое. Шарахнулся ветер. Попробовали задребезжать окна.
…Баммм…
Еще раз, сдвоенно:
Ба-бм… бамммм!..
Казалось, выбивают чудовищной скалкой невиданный многоверстный ковер. В Покровске люди останавливались и, задирая головы, смотрели в небо. В небе метались галки. Кучки любопытных зачернели на крышах, как это бывает обычно, если далеко пожар… Снизу кричали:
— Эй вы там… Як? Бачите?
— Бачим, — солидно отвечали с крыши, — як на картине. Ось бабахнуло.
— Кто кого?
— Та не разберешь. Кажись, юнкера.
С крыши гимназии было видно: над Саратовом возникали маленькие белые комочки дыма. Потом они сразу разбухали в темные рваные облака. Через полминуты, мягко глуша, ложился на крышу тяжкий удар. К ночи над Саратовом встало багровое зарево. В эту ночь в Покровске не зажигали огней. Ночь была лиловой и воспаленной.