Библиотека мировой литературы для детей, том 23
Шрифт:
Родился Лев Абрамович Кассиль в семье врача и учительницы 10 июля 1905 года в городе Энгельсе, бывшая Покровская слобода, умер в Москве 21 июня 1970 года. Канва его жизни не столь уж богата событиями, но это был человек глубокого внутреннего содержания, мужественный и стойкий в своих революционных убеждениях. Преданность делу коммунистического воспитания юных поколений выражена в его творчестве, в его книгах, пьесах, кинофильмах. Каждый должен сражаться за Родину социализма, за ее прекрасное Сегодня и великое Будущее — таков символ веры писателя-гражданина.
Как рядовой боец он был всегда на посту мужества, всегда там, где шла борьба за честь и свободу против зла и насилия.
Так, вместе с волонтерами отправился он в сражающуюся Испанию, случайно избежав гибели, когда крейсер-пират «Канариас» потопил теплоход «Комсомол». В годы Великой Отечественной войны был военным корреспондентом на флоте. Смело, убежденно выступал за честь нашего Отечества, отбивая наскоки антисоветчиков, когда летал за рубежи вместе с нашими спортивными делегациями как репортер и комментатор соревнований.
Его поступки в быту и в общественной деятельности носили характер рыцарства, свойственный высокой интеллигентности советского человека. Сама внешность его отличалась благородством — высокий лоб, большие светящиеся глаза, умная улыбка, располагающая к общению. Высокий, статный, его узнавали на улицах и доброжелательно приветствовали. Обаяние его личности было столь велико, популярность столь широка, что юные читатели, считая его главным детским писателем, адресовали письма: «Москва, Кремль, Льву Кассилю». И это было символично: по высокому адресу прописана наша советская детская литература; ее блистательным свершениям во многом содействовало творчество писателя Льва Кассиля.
Книги Аркадия Гайдара и Льва Кассиля живут и радуют миллионы юных сердец. Это маяки нашей детской литературы, их лучезарный свет распространяется по всей планете, даря молодости слово Добра, Правды, Мужества.
Николай Богданов
ШКОЛА
Часть первая
Школа
Городок наш Арзамас был тихий, весь в садах, огороженных ветхими заборами. В тех садах росло великое множество «родительской вишни», яблок-скороспелок, терновника и красных пионов.
Через город, мимо садов, тянулись тихие зацветшие пруды, в которых вся хорошая рыба давным-давно передохла и водились только скользкие огольцы да поганая лягва. Под горою текла речонка Теша.
Город был похож на монастырь: стояло в нем около тридцати церквей да четыре монашеских обители. Много у нас в городе было чудотворных святых икон, но чудес в самом Арзамасе происходило почему-то мало. Вероятно, потому, что в шестидесяти километрах находилась знаменитая Саровская пустынь с преподобными угодниками и эти угодники переманивали все чудеса к тому месту. Только и было слышно: то в Сарове слепой прозрел, то хромой заходил, то горбатый выпрямился, а возле наших икон — ничего похожего.
Пронесся однажды слух, будто бы Митьке-цыгану, бродяге и известному пьянице, ежегодно купавшемуся за бутылку водки в крещенской проруби, было видение и бросил Митька пить, раскаялся и постригся в Спасскую обитель монахом.
Народ валом валил к монастырю. И точно — Митька возле клироса усердно отбивал поклоны, всенародно каялся в грехах и даже сознался, что в прошлом году спер и пропил козу у купца Бебешина. Купец Бебешии умилился и дал Митьке целковый, чтобы тот поставил свечку за спасение своей души. Многие тогда прослезились, увидев, как порочный человек возвращается с гибельного пути в лоно праведной жизни.
Так продолжалось целую неделю, но уже перед самым пострижением то ли Митьке было какое другое видение, в обратном смысле, то ли еще какая причина, а только в церковь он не явился. И среди прихожан пошел слух, что Митька валяется в овраге по Новоплотинной улице, а рядом с ним лежит опорожненная бутылка из-под водки.
На место происшествия были посланы для увещевания дьякон Пафнутий и церковный староста купец Синюгин. Посланные скоро вернулись и с негодованием заявили, что Митька действительно бесчувствен, аки зарезанный скот; что рядом с ним уже лежит вторая опорожненная полбутылка, и когда его удалось растолкать, то он, ругаясь, заявил, что в монахи идти раздумал, потому что якобы грешен и недостоин.
Тихий и патриархальный был у нас городок. Под праздники, особенно на пасху, когда колокола всех тридцати церквей начинали трезвонить, над городом поднимался гул, хорошо слышный в деревеньках, раскинутых на двадцать километров в окружности.
Благовещенский колокол заглушал все остальные. Колокол Спасского монастыря был надтреснут и поэтому рявкал отрывисто, дребезжащим басом. Тоненькие подголоски Никольской обители звенели высокими, звонкими переливами. Этим трем запевалам вторили прочие колокольни, и даже невзрачная церковь маленькой тюрьмы, приткнувшейся к краю города, присоединилась к общему нестройному хору.
Я любил взбираться на колокольни. Позволялось это мальчикам только на пасху. Долго кружишь узенькой темной лесенкой. В каменных нишах ласково ворчат голуби. Голова немного кружится от бесчисленных поворотов. Сверху виден весь город.
Под горою — Теша, старая мельница, Козий остров, перелесок, а дальше — овраги и синяя каемка городского леса.
Отец мой был солдатом 12-го Сибирского стрелкового полка. Стоял тот полк на рижском участке германского фронта.
Я учился во втором классе реального училища. Мать моя, фельдшерица, всегда была занята, и я рос сам по себе. Каждую неделю направляешься к матери с балльником для подписи. Мать бегло просмотрит отметки, увидит двойку за рисование или чистописание и недовольно покачает головой:
— Это что же такое?
— Я, мам, тут не виноват. Ну что же я поделаю, раз у меня таланта на рисование нет? Я, мам, нарисовал ему лошадь, а он говорит, что это не лошадь, а свинья. Тогда я подаю ему в следующий раз и говорю, что это свинья, а он рассердился и говорит, что это не свинья и не лошадь, а черт знает что такое. Я, мам, в художники и не готовлюсь вовсе.
— Ну, а за чистописание почему? Дай-ка твою тетрадку… Бог ты мой, как наляпано! Почему у тебя на каждой строке клякса, а здесь между страниц таракан раздавлен? Фу, гадость какая!