Бич Божий
Шрифт:
Девочка пошла по улице, оглядывая вывески, и в который раз удивляясь: как быстро оккупанты поменяли все названия! Вот здесь, кажется, еще вчера была «Булочная». Теперь «Coffee shop» и из-за зеркальной витрины слышна иностранная музыка. А тут, где недавно висело вырезанное из жести теплое «Молоко», светилось ядовито-синим написанное по-русски незнакомое страшное слово: «Супермаркет». Девочка шла дальше, туда, где на углу улицы была аптека. Аптека осталась. Над входом было обозначено крупными буквами — «Drug Store», а ниже мелкими буковками, для населения захваченного
За прилавком стояла девушка, по виду русская. «Ох, как много наших согласилось сотрудничать с оккупантами!» — подумала девочка. С другой стороны, как их винить? Каждому жить хочется.
Она подошла к прилавку и, вытащив из кармана пальто много раз мятый и сложенный рецепт, протянула продавщице:
— Милая, вот тут мне доктор прописал, от сердца…
— Сколько вам говорить, бабушка, мы бесплатные рецепты не отовариваем! У нас коммерческое предприятие. Вам надо в государственную аптеку, она в четырех кварталах отсюда. Да и там бесплатных лекарств почти никогда нет. Город средства не выделяет.
Девочка поняла только, что лекарства ей не дадут. Вздохнула и засеменила к выходу. Понятно, станут еще фрицы нас врачевать? Им своих солдат надо латать и штопать, потому что Красная Армия воюет без продыху и наносит большой урон врагу. Ничего, вот придут наши и подлечат. Надо дотерпеть только, дождаться.
Голова кружилась от голода, в глазах темнело, и ныло в желудке. А что, всем сейчас тяжело, такое время. Уже неделю не была в продуктовом, можно бы и купить еды, должны завезти норму по карточкам.
В магазине великолепие било в глаза и в ноздри. Сыры, колбасы, да все пакеты какие-то, пакеты. Бутыли разноцветные. Весело закупались оккупанты и их пособники. Везли тележки, горой нагруженные. Девочка положила в корзину половинку хлеба и молоко, подошла к кассе. Нашарила в сумке кошелечек, раскрыла и высыпала деньги на железную миску.
За кассой сидела тетка, толстая, холеная. Эх, разъелась-то как, на распределении!
— Женщина, что вы мне тут опять кладете? Это старые деньги, такие больше не ходят! И где вы их берете только? Вам что, пенсию не выдают?..
Пенсия… как же не выдают, вот почтальон приходит, каждый месяц. И сразу следом заходит сосед — Мамаша, на сто грамм, фронтовых, выдай!
Разве жалко? Все для фронта, все для победы. А я уж как-нибудь. Главное, чтобы нашим бойцам в траншеях согреться, поддержать боевой дух.
Кассирша повела головой на крупной шее и, собрав деньги, засунула их в руку девочке:
— Берите свой хлеб с молоком и идите, идите уже! Вот, в пакет сложите. Да идите вы, не задерживайте мне очередь!
И, повернувшись к соседней кассе:
— Старушка тутошняя, блаженная. Каждую неделю ходит. Жалко ее! Я доложу денег в кассу, как закроемся.
Девочка взяла пакет и вышла из магазина.
Однако есть же и добрые люди, даже которые на фашистов работают. Когда наши вернутся, их оправдают! Девочка сама пойдет и напишет об этой тетеньке заявление куда следует, чтобы ее не наказывали за пособничество.
Так она подумала, но тут же укорила себя и тихо заулыбалась:
Ах, я глупая, глупая! Спасительница нашлась! Да это наша тетенька, она же на нашу разведку работает! Вот вернется советская власть — ей орден дадут.
Девочка пошла по улице, хитро и мечтательно щурясь на блеклое солнышко.
А как оно будет, когда Красная Армия город освободит?! Вот будет праздник! Потому что мы победим, обязательно! Снова красные знамена вывесят, в парках будут оркестры играть, и паек увеличат, и лекарства будут! Надо только дожить, вытерпеть!
Навстречу по тротуару шли двое мужчин в синей форме и с дубинками на поясе.
Полицаи!
Девочка испуганно прижала к себе сумку и пакет с продуктами, прислонилась к стене и застыла.
Отберут еду! Лишь бы тетеньку эту нашу не раскрыли, а то узнают ведь, что она своим помогала, расстреляют!
Полицаи поравнялись с девочкой и остановились.
— Что за бомжиха? Проверим документы?
— Охота тебе с этой дрянью возиться? Что с нее взять? Пошли лучше…
Они ушли, и девочка, оторвавшись от стены, сделала пару шагов.
Но тут тисками сдавило сердце, широко раскрылся, хватая последние глотки морозного воздуха, сведенный судорогой рот, и тело сползло, осело на тротуар.
Холодно, холодно, Господи, как же холодно… и темно.
А в город со всех сторон: и от Веселого Поселка, и от Ржевки с Пороховыми, и с берегов Финского залива — заходили войска. Гремели гусеницами по асфальту советские танки, а на броне сидели веселые красноармейцы, и ветер трепал их локоны, выбивающиеся из-под пилоток и касок.
Шум
И тогда что-то черное, вязкое включило его в себя, увлекло за собой.
Он пытался сопротивляться, но очень скоро сами мысли о сопротивлении увязли, замедлились и вовсе замерли в оцепенении, застыли на атональной ноте; поток восприятия сузился до тонкой ниточки, которая тут же стала неограниченной берегами полосой, всем и ничем одновременно. Вербальное мышление застопорилось на единственном слове, почему-то латинском или английском: final, но в мгновение дрогнуло, рассыпалось и перестало существовать.
В ту же минуту его глаза открылись и нервными импульсами передали в мозг статичную картинку потолка, серого в неясном предутреннем свете. Он не ставил будильника, полагаясь на проверенные многолетним опытом биологические часы, и, проснувшись, даже не протянул руки за телефоном или часами, чтобы убедиться: шесть тридцать. Но присел на кровати и в сонном автоматизме стал нащупывать ступнями оставленные с вечера шлепанцы — тут.
Весь сон был еще ярок в памяти, сохранившей и ситуацию, болезненно правдоподобную, и действующих лиц. Он чувствовал, что сон содержит сообщение, критически важное, и попытался восстановить сюжет в его внутренней логике, обнажающей содержание, додумать развитие сна и найти выход, который единственно мог спасти от фатальной предопределенности.