Бифуркатор
Шрифт:
– Надо было сказать нам, - говорит мать.
– Ты подверг опасности себя и друзей. Видишь, во что это вытекло!
– Вы бы не поверили, - отвечаю.
– И тут я не виноват. Они стреляли нам в спины. Могли попасть в кого угодно... Это мог быть не Стёпка, а я или Андрей. Я не хотел брать Серёгу и Стёпку, но они сами напросились. Тем более, билеты было купить проще Серёге. В общем, пусть Стёпка и погиб, но мы сами решили пуститься в это путешествие. Мы знали, что можем погибнуть в любое время.
– Да, но как я Николаю это скажу?
– вздыхает отец.
–
– Для меня было главное - спасти Андрюшку!
– отвечаю.
– Петя, - вдруг вставляет мать.
– Твой старший сын спас жизнь младшему. Он вернул счастье в семью, неужели ты не сможешь отплатить ему тем же? Поговори с Николаем. Не отправишь же ты Тёмку на это дело. Мальчик и так пережил много. Я с тобой потом ещё серьёзно поговорю.
– Да не надо со мной говорить, - вздыхает отец и смотрит в сторону. Ночник освещает лишь половину его лица, кажется, и оно постарело.
– Я всё сделаю. И нужно делать прямо сейчас.
– Да. Стёпа был хорошим мальчиком, но тебе было бы печальнее, если бы пуля попала в спину Тёмке, а не в спину Стёпы.
– Да тут и несоизмеримо, конечно, просто нужно было бы сразу сказать нам!
– тихо вос-клицает отец, пожимая плечами, но в мою сторону не смотрит.
Воцаряется тишина, и я поджимаю губы. Даже отец, даже мать сейчас косвенно присут-ствовали при моём выборе и одобряли моё решение. А мне грустно. Чувствую себя подлым, и никакие доводы не уничтожат мои ощущения ещё очень долго.
– Ладно, поднимайтесь наверх, примите душ пока, а я поговорю сейчас с Николаем, - вздыхает отец.
Нас не надо долго упрашивать. Я возвращаюсь в родную детскую. Вроде был в ней не-сколько часов назад, но та будто чужая, а эта - своя, настоящая детская восемнадцатого августа, которая принадлежит только мне и брату.
Андрей тут же скрывается в душе, и пока он моется, я быстро включаю компьютер и пишу письмо на ящик Серого, где коротко излагаю выдуманную историю нашего путешествия. Прочтёт ли? Решаю отправить ему СМС, но вспоминаю, что телефон разбил, а номера не помню. Ну и чёрт с ним.
Андрюшка выбирается из душа, и я занимаю ванную комнату. Первые секунды вода кажется чем-то чуждым. За прошедшие дни в привычку вошли иные инстинкты: скрываться, убегать, испытывать боль. Кстати, о боли.
Трогаю рану на затылке, ощущаю её под пальцами, но болит только при нажатии. Вспоминаются парни а-ля Арнольд, Шаман, Буратино.
Всё это в прошлом. Всё в прошлом! Я вернулся, в настоящее время!
Пока я вновь привыкал к душу, мать атаковала Андрея и любила его в своей комнате обильными обнимашками, снова намазала его ногу мазью. Выйдя из душа, я останавлива-юсь в тёмной детской и прислушиваюсь к голосам внизу. Тишина, но кто-то поднимается.
На пороге появляется отец. Оставив дверь открытой, чтобы частица света проникала внутрь, он приближается ко мне. Лицо скрывает плотная тьма, и я не вижу глаз.
– Николай, конечно, в шоке, - тихо произносит он.
– Идёт сюда сейчас. Кажется, будет жёсткая ночь.
– Какую?
– хмурюсь.
– Хотя бы ту, которая объяснит, почему Андрей провёл в подвале полмесяца, а его одежда как новенькая.
Сердце обливается холодком. Я закидываю мокрое полотенце на плечо и пожимаю пле-чами.
– Я вёл себя достойно, - говорю.
– Я хотел спасти Андрюшку, и я спас его. За Стёпкой не уследил, но Андрюшку спас! Как я это сделал... тебе лучше не знать правды до конца. Со мной произошло почти то, что я рассказал, ну может мелкие нюансы не совпадают.
Отец недолго помолчал, пока тишину не прервал звонок в дверь. Тогда папа вдруг обнимает меня и говорит:
– Я люблю тебя, Тёмка. И я так горжусь тобой.
И я обнимаю в ответ.
Отец уходит, а я забираюсь под одеяло. Связываться ни с кем неохота. Я просто смотрю в темноту комнаты, и перед глазами проносят кадры недавнего путешествия, которое забудется ещё нескоро, а где-то внизу дядя Коля плачет и причитает. Мимо комнаты проносятся шаги мамы, спускаются по лестнице. Через минуту робко открывается дверь и заглядывает Андрюшка. Внезапно в пижаме, которую никогда почти не носил, если мама не замечала. А ведь крадётся почти неслышно, подлец.
– Ты спишь?
– спрашивает.
– Нет, - отвечаю.
– Мне не до сна.
– А можно я к тебе?
– Забирайся, - откидываю одеяло, и братишка заползает под него, как всегда, когда боялся грозы. Теперь мы лежим, и в темноте я слышу его дыхание.
– Сейчас полицию, наверное, вызовут, - тихо говорит Андрей.
– Или нас, - отвечаю.
Но нас никто не вызывает.
– А как всё было на самом деле?
– вдруг спрашивает Андрей.
– Почему я застрял в одном дне? Как тебе удалось меня спасти?
Я некоторое время молчу, а потом начинаю говорить. Этот рассказ в три раза длиннее, чем история, которую я выдумал, потому что я рассказываю всё, о Шамане, о Буратино, о шизогонической реальности с оппозиционерами и другой тётей Мариной, о московском таксисте, о московском музее, о Глобусе Эфира, о мёртвом Питере... не рассказываю только об офисе Тварей-вне-времени.
Помните, в Питере Буратино поднимал пистолет, что бы прикончить Стёпку? В моём варианте он успевал. Я не хочу, чтобы Андрюшка знал правду о нашем выборе. Не потому, что желаю выгородить подлого Серёгу. Просто совсем не хочется, чтобы всю оставшуюся жизнь Андрюшка думал, что обязан своему существованию смерти моего лучшего друга.
На моменте, когда Буратино-Эдуард стреляет в Стёпку, я замолкаю. Перед глазами ведь рисуются совсем другие кадры: спящий Стёпка на кресле у Тварей. А внизу дядя Коля слишком громко плачет:
– Это мой сын! Петя, понимаешь, это мой сын!
– Ты плачешь?
– шепчет Андрей над ухом, прижавшись ко мне.
– Угу, - отвечаю, чувствуя, как слёзы катятся по щекам.
Братишка молчит и ждёт. Всхлипнув, я говорю:
– А потом мы с Серёгой дошли до Тварей-вне-времени.