Билл-завоеватель
Шрифт:
Гораций высунулся еще дальше.
– Они у меня, – сказал он.
Ветер настолько усилился, что шептать стало невозможно; пронзительный мальчишеский голос отчетливо донесся до Билла, как и ответ мордоворота.
– Отлично! – сказал мордоворот. – Бросай.
Только в это мгновение Билл, который по прежнему не понимал, что происходит, почуял недоброе. Может быть, беседа с мистером Слинсби поколебала его веру в людскую честность. Во всяком случае, он с первых слов догадался, что замышляется дурное, и хорошо, потому что больше слов не последовало. Гораций исчез, потом появился снова. В руках он держат что-то тяжелое, кажется, мешок. Он перегнулся через подоконник, бросил мешок вниз, точно в руки мордовороту и закрыл окно, а мордоворот, в дальнейшем
– Стой! – сказал Билл. – Что это у тебя?
В обычной жизни Джо был натурой флегматической. Его непросто было вывести из себя, самое большее, что он себе позволял – лениво приподнять бровь. Однако сейчас случай был особый. Все его чувства пришли в величайшее волнение. Он сдавленно вскрикнул, обернулся через плечо и бросился по газону так быстро, как только позволяли его жирные ноги.
Это была ошибка. Даже в обычной жизни Билл бы дал Джо на ста ярдах пятьдесят ярдов форы; а теперь, промаявшись несколько часов в кустах, он превратился в чемпиона по спринту. К тому же Джо сковывал в движениях тяжелый мешок. Гонка закончилась на середине газона: Джо почувствовал на затылке горячее дыхание преследователя и обернулся. Он бросил мешок и кинулся на Билла.
Биллу только этого было и надо. У Джо, стоявшего под окном, была самая что ни на есть бандитская рожа, но и это его не охладило. Билл пережил тяжелый день, и сейчас чувствовал: чем хуже, тем лучше. В то самое мгновение, когда Джо сомкнул пальцы на его горле, Билл вынудил их разжаться резким аперкотом, который, судя по звуку, пришелся точно в цель. Последовали беспорядочные удары, потом Джо ухватил Билла, оторвал от земли, и оба упали – Билл снизу, Джо сверху.
Однако у всякого борца есть свое уязвимое место: у кого-то – нежная челюсть, у кого-то – чувствительный нос. У Ахиллеса, как мы помним, была пята. Джо не страдал ни одной из перечисленных слабостей. Можно было с размаху лупить его молотом по носу, и ничего не добиться; удар в челюсть не свернул бы его с намеченного пути. Но и он был всего лишь смертный. Была у него слабая сторона, частенько подводившая его в прежних потасовках. Джо боялся щекотки. Достаточно было тронуть его кончиком пальца, и он выбывал из боя.
Именно это чисто случайно сделал сейчас Билл. Силясь ухватить и сбросить противника, он скользнул рукой по его ребрам, ближе к подмышке. Джо страшно взвыл и вскочил на ноги.
Билл тоже поднялся. Ничто в их знакомстве с Джо не наводило на мысль, что безопасно оставаться лежачим, когда тот стоит.
С этого мгновения удача изменила Джо. Как правило, он брал не столько умением, сколько весом. В ближнем бою преимущество было на его стороне, в дальнем – оборачивалось недостатком. Ветер стих так же неожиданно, как и поднялся, луна спряталась за облаками, однако Биллу хватало и оставшегося света. Он размахнулся и двинул Джо в глаз. Резко повернулся и почувствовал, как кулак впечатался противнику в ухо. Снова размахнулся и вмазал Джо в другой глаз. Этот-то удар, в который Билл вложил всю злобу, скопившуюся за утреннюю беседу со Слинсби, дневные размышления над отказом Флик и вечернее сидение в кустах возле Холли– хауза – этот удар и решил исход боя. Джо не выдержал. Он пошатнулся, отступил на несколько шагов, потом побежал, вломился в кусты, выбрался на открытое место и припустил во все лопатки. Больше они с Биллом не виделись.
Билл стоял, силясь отдышаться. Стычка пошла ему на пользу. Он чувствовал себя сильным и смелым. Устранив противника, он поднял мешок и пошел к сарайчику искать оброненное письмо. И здесь его ждало последнее за день потрясение.
Письмо исчезло. Платок тоже. Их унесло в темноту недружественным ветром.
Билл искал долго и тщательно, но не мог обшарить весь сад; мало-помалу на него накатило отчаяние, подобное тому, в какое сам он поверг противника. Все кончено. Рок ополчился против него, нет смысла бороться.
Он убито поплелся через сад и дальше по дороге. Через полмили его догнало такси. Он устало плюхнулся на сиденье и поехал домой, где Джадсон при виде его искренно изумился.
– Господи! – воскликнул Джадсон. – Билл, старик, что ты сделал со своим лицом?
Билл не знал, что с его лицом что-то неладно. Он посмотрел в зеркало и убедился, что Джо, размахивая руками, по крайней мере один раз угодил ему в нос. Он положил мешок на стол и пошел в ванную.
Когда он вернулся, чистый и посвежевший, то обнаружил, что Джадсон в простодушном любопытстве открыл мешок.
– Зачем тебе старые книги, Билл?
– Книги? – До Билла начало доходить. Он коротко пересказал события. – Похоже, Гораций входит в воровскую шайку, – сказал он. – Совершенно точно, это он бросил мешок из окна тому типу, с которым я дрался.
Джадсона охватило радостное волнение.
– Господи, Билл, старик, – вскричал он. – Ну, повезло тебе. Старый Параден отвалит теперь никак не меньше половины состояния. Он же чокнулся на своих книжках. Отец мне все уши прожужжал рассказами о его библиотеке. Все, теперь ты его самый любимый родственник. Смотри не продешеви, старик! Стой насмерть. Полмиллиона в год, и ни центом меньше.
– На что они мне теперь, – горько сказал Билл. – Завтра Флик выходит за Родерика Пайка!
– Что?! Мне казалось, она собирается за тебя.
– Уже нет. Думаю, на нее насели. Я получил письмо. Вот почему я отправился в Холли-хауз. Рассчитывал увидеть ее или хоть что-нибудь узнать.
У Джадсона отпала челюсть. Он был потрясен случившейся бедой.
– Флик! – вскричал он. – За этого типа, который написал, что Тодди ван Риттер основал Шелковый Клуб? Пока я жив, этому не бывать!
– И что ты собираешься делать? – устало спросил Билл.
– Делать? – повторил Джадсон. – Делать? Ну… – Он задумался.
– Убей меня Бог, если я знаю!
Глава XX
На шесть пенсов риса
Утро среды, одиннадцать часов, ясный, погожий денек. Бесстрастный, погруженный в собственные дела и титанически равнодушный ко всему остальному, Лондон жил раз и навсегда заведенной будничной жизнью. От Путни до Слоан-сквер, от Криклвуда до Регент-стрит, от Сайденхем-хилл до Стрэнда безостановочно катили желтые с красным омнибусы. Полисмены поддерживали порядок, биржевые маклеры продавали и покупали акции, попрошайки попрошайничали, пекари пекли пирожки, бездельники бездельничали, аптекари толкли порошки, машины мчались по Парку, мальчишки– газетчики дожидались дневных газет, отставные полковники в клубах на Пикадилли и Пэлл-Мэлл предавались грезам о ленче. Единственным, что хоть как-то намекало на необычность этого дня, был полосатый навес перед входом в церковь св.Петра на Итон-сквер, да красная ковровая дорожка на мостовой, означавшие, что под знаменитыми сводами назначено бракосочетание.
Кроме Билла (в неброском сером костюме с едва заметным красным саржевым кантом) и селихемского терьера Боба (в светло-бежевом ошейнике и с грязным пятном на кончике носа), у навеса толкались старухи и помятые личности. Старухи вспоминали прежние свадьбы, помятые личности обсуждали, что это дело – верняк, а то – обязательно выгорит. Для полноты картины присутствовал младенец в коляске, без которого не может обойтись не одно значительное событие.
Из всех присутствующих только Билл пришел сюда не из праздного любопытства, но зачем именно, он бы объяснить не сумел. Он явно не ждал удовольствия от того, что увидит Флик, входящую в церковь, а затем выходящую под руку с мужем – даже того скромного удовольствия, на которое надеялись старухи и потертые личности. Нет, зрелище будет для него сплошной пыткой, однако его не удержали бы дома даже канатами. Есть в людях глубоко сидящий инстинкт, который заставляет их поворачивать нож в ране и травить себе душу; это-то инстинкт и привел Билла сюда.