Бионики
Шрифт:
Ноги Хаджи коснулись земли, и он испытал странное чувство облегчения и легкой досады. Еще один рабочий день был позади, а он опять ничего не вспомнил. Иногда, повиснув на высоте двадцати этажей над землей, он видел перед глазами обрывки из другой жизни. Хаджи любил тяжелый физический труд, потому именно тогда его мозг, освобожденный от умственной работы, вдруг начинал показывать странные картины. Он бы никогда не осмелился назвать их воспоминаниями — уж слишком нелепыми они были — но втайне лелеял надежду, что однажды он соберет их воедино, и тогда узнает о себе нечто важное.
— В бар пойдешь? — спросил его приятель по имени Джесси.
— Нет, не сегодня, — покачал головой Хаджи. — Сегодня я пас.
— Как знаешь, — хмыкнул Джесси, закуривая сигарету.
Сегодня Хаджи хотелось домой. В свою однокомнатную квартиру на другом конце города. Залечь в ванную, потом, возможно, посмотреть какой-нибудь бестолковый сериал и завалиться спать. До нового дня.
Собственно, так он и проводил почти все дни, за исключением тех случаев, когда все-таки соглашался пойти в бар после работы.
Дождавшись нужного автобуса, он залез внутрь и по привычке устроился на заднем сидении. Промышленным альпинистам неплохо платили, но взглянув на Хаджи, никто бы так не подумал. Его рабочая (а она же и повседневная) одежда была грязной и изношенной: Хаджи просто лень было ходить по магазинам и выбирать себе что-то новое. Волосы, которые он совсем забыл стричь, доходили уже до середины лопаток, но выглядели жалко, потому что еще утром были собраны в небрежный хвост и теперь торчали из-за ушей сальными прядями.
Он носил бейсболку в любую погоду, главным образом из-за козырька, который всегда можно было надвинуть на глаза. Хаджи не нравилось когда кто-нибудь начинал его рассматривать: в таких случаях он всегда опускал козырек и абстрагировался от всех вокруг, делая вид, что читает почту в своем телефоне.
Все равно в этом городе у него нет знакомых, а все любопытные незнакомцы могут идти лесом.
Хаджи закончил листать ленту и уставился в окно. Было уже совсем темно, и панорама улицы перемешивалась с отражением слабо освещенного салона. Это создавало иллюзию, как будто бы два мира соединились воедино. Хаджи увидел свое лицо в отражении: неприятный тип с недельной щетиной. Он попытался улыбнуться, но улыбка выглядела болезненной, и Хаджи быстро прекратил это дело.
Отвернулся от окна. Ну вот, разумеется: девчонка лет тринадцати, сидящая в дальнем конце автобуса спиной вперед, во все глаза рассматривала его. Как же бесят все эти обыватели! Хаджи снова натянул на свое лицо улыбку, но на этот раз страшную, жуткую, напоминающую оскаленную пасть медведя. В довершение картины вытаращил глаза, словно маньяк, сбежавший из психушки. Девочка испугалась и моментально уткнулась в своей планшет.
И поделом. Будешь мне еще пялиться, — подумал Хаджи.
Через несколько остановок он вышел под темное апрельское небо. Поднялся ветер, и Хаджи натянул капюшон поверх бейсболки.
Через несколько кварталов показался его дом — среднестатистическая невзрачная многоэтажка. В большинстве окон уже горел свет. Какое-то время Хаджи смотрел на свои окна, в надежде, что и в них вдруг зажжется электричество. Словно кто-то ждет его дома.
Хаджи закурил сигарету. Уже год как он отгородился от мира, сам не зная почему. У него не было друзей, хотя раньше они определенно имелись. Возможно, когда-то про Хаджи легко можно было сказать: этот парень — душа компании. Когда-то, но не сейчас.
Хаджи стоял и смотрел на окна, чувствуя, что ничто и никто не сможет заполнить пустоту внутри него. Она появилась откуда ни возьмись в один прекрасный день, эта зияющая дыра в груди, словно от потери близкого человека. Но у Хаджи никогда не было жены, не было братьев и сестер, не было даже любимой собаки. И все же тоска по кому-то или по чему-то преследовала его длинными бессонными ночами, на перекурах во время работы, когда он уходил подальше от коллег-альпинистов, чтобы не объяснять в очередной раз, почему он такой мрачный.
Хаджи посмотрел на свой балкон с железной решеткой и решил, что в конце недели обязательно вынесет хлам, оставшийся от прежних владельцев. Он говорил себе это каждую неделю, но хлам все лежал и лежал, покрываясь ржавчиной. В основном это была старая техника: холодильник, телевизор, какие-то непонятные детали, которые так и просились в утиль, и еще куча картонных коробок вообще черт знает с чем.
В воскресенье. Нет, в субботу, — решительно сказал он себе и, выкинув окурок, вошел в подъезд.
***
Слай с силой захлопнул дверь машины. Этот чертов хрен, мистер Гелион, испортил ему настроение на весь вечер. Еще неизвестно было, что бесило Слая больше: взвинченное настроение босса или его новая дурацкая прическа, с которой он походил на только что загремевшего в тюрьму зека. И как только Гелион смеет считать, что его, Слая, статья недостаточно хороша?!
Слай хотел было закурить, но вспомнил, что бросил. Бросил ради новой подружки. Он был уверен, что их отношения не продержаться и неделю, но обещание не дымить как паровоз, по крайней мере, принесет пользу его здоровью.
Вместо сигареты он достал из бардачка карамельку и сунул ее в рот. На колени ему выпала помятая фотография. Слай не вынимал ее без необходимости и про себя называл: Та Самая Фотография.
Он посмотрел на снимок и горько усмехнулся краешком рта. Почему именно сейчас? Сейчас, когда ему так хреново?
Слай завел мотор и устремился прочь из города. Когда огни транспортной развязки остались позади, он облегченно вздохнул. За городом он чувствовал себя свободнее, свежий воздух пригорода прочищал мозги, и можно было больше не строить из себя незаменимого офисного работника, которым в душе он никогда не был.