Бирон
Шрифт:
— Ну что ж они замыслили? — спросила она.
— Про это никто толком не знает, — ответил граф Рейнгольд. — Объявив свою волю, эти господа снова ушли совещаться. Я говорил с Лестоком, он ушел с Остерманом. Андрей Иванович с ними не пошел снова на совет. Лесток сказал мне, после беседы с Остерманом, что верховники пишут какие-то пункты, чтобы ограничить власть императрицы и завладеть самим всею властью в империи.
— И нам об этом не сказали! — ударив кулаком по столу, воскликнул Лопухин. — Дети мы, что ли! Нет, — вскакивая, продолжал он. — Анна так Анна, это лучше другого, но только не они!
—
При имени князя Шастунова Наталья Федоровна слегка покраснела.
— А вы, значит, не знаете, какие пункты составили министры? — спросила Лопухина.
— Никто этого не знает, — ответил с обидой Лопухин. — Никто не знает, что они еще готовят.
— А князь Шастунов знает? — оживленно продолжала Лопухина.
Рейнгольд бросил на нее быстрый, вопрошающий взгляд и ответил:
— Он должен знать. Он ведь ближайший адъютант фельдмаршала Долгорукого.
— Ну, и мы должны знать, — отозвалась Наталья Федоровна.
Степан Васильевич сел за стол и налил себе вина.
— Легко сказать — должны знать, — проговорил он. — Они прежде окрутят императрицу, заберут всю власть в руки, а тогда и скажут.
— Эти вести императрица должна впервые узнать не от них, — задумчиво произнесла Лопухина. — Она прежде должна узнать, что ни Сенат, ни Синод, ни генералитет не ведали того, что творили министры. Да, — с убеждением повторила Наталья Федоровна — не от них она должна узнать впервые эти вести, чтобы быть готовой и понять, что происходит здесь.
На ее чистом белом лбу прорезалась морщинка. Она сдвинула брови и сосредоточенно думала.
— Так через кого же? — воскликнул Лопухин. — Мы ничего не знаем!
— Через нас, — спокойно ответила Наталья Федоровна, — и мы узнаем.
Муж с недоумением смотрел на нее, но по улыбке, скользнувшей по губам Рейнгольда, было видно, что Рейнгольд начинает понимать ее.
— Мой брат Густав хорошо знает герцогиню, он живет в Лифляндии, — проговорил он и потом словно с гордостью добавил: — Брат был близок, очень близок к герцогине.
— Но нам надо знать их замыслы, — сказал Лопухин.
Наталья Федоровна встала с места и подошла к мужу.
— А за это берусь я, — сказала она с тихим смехом. — На всякого Самсона найдется Далила… {39}
Она положила на плечо мужа руку.
— Наташа, я не понимаю тебя, — нахмурясь, произнес Степан Васильевич.
Но Рейнгольд уже понял. Перед темным, полным неожиданных опасностей будущим затихла ревность любовника. Он поднялся.
— Уже светает, надо хоть немного привести себя в порядок, — сказал он, целуя руку Лопухиной. — Ах, да, — вдруг добавил он, — завтра вам хотел представиться князь Шастунов. Он сказал мне сегодня.
Наталья Федоровна ответила ему взглядом, и в этих загоревшихся глазах он мог бы прочесть многое, если бы не был так занят собою…
За большим столом, заваленным рукописями и книгами, сидел в своем кабинете князь Дмитрий Михайлович Голицын. Князю уже было шестьдесят лет,
Среди книг, лежавших на столе, сочинений Локка, Гуго Гроция и прочих, почетное место занимало сочинение Макиавелли «Il principe». {40}
По ту сторону стола в кресле сидел нестареющий, всегда изящный и красивый князь Василий Лукич, кого голштинский посланник Бассевич считал «le plus poli et le plus aimable des Russes de son temps». [36]
Разложив перед собою лист бумаги, Голицын редактировал письмо от Верховного тайного совета новоизбранной императрице и пункты, или кондиции, ограничивающие ее самодержавные права.
36
Самым вежливым и самым любезным из русских своего времени ( фр.).
— Это пока, — говорил Голицын. — Это только для нее, дабы знала она, чего может ждать. Это первый шаг на пути гражданственного устройства. Тут, — он ткнул пальцем в лежащий перед ним лист, — тут мы говорим вообще.
Василий Лукич кивнул головой.
— Не забудь, — произнес он, — включить в пункты, дабы она не привозила в Москву своего Бирона.
Василий Лукич вспомнил данную им Бирону пощечину.
Дмитрий Михайлович ответил:
— Это мы скажем в инструкции тебе, когда поедете в Митаву. Вот мой проект, — он указал на толстую тетрадь, — его надо будет немедля осуществить. Только тогда можно будет сказать, что не ради личной выгоды и властолюбия действовал Верховный тайный совет. Мы взяли на свою душу будущее России, пусть же потомки не упрекнут нас. Уже и теперь говорят о чрезмерном властолюбии Долгоруких и Голицыных. Пусть говорят. Наши дела оправдывают нас.
На бледных щеках Голицына выступил румянец. Он встал и, ударяя рукой по тетради, воодушевленно продолжал:
— Кроме Верховного тайного совета будет еще шляхетская палата, камера низшего шляхетства. Эта палата будет ограждать права шляхетства от посягательств Верховного тайного совета, буде случатся таковые. Сенат станет на страже правды, независимо ни от Верховного тайного совета, ни от шляхетской палаты, а для защиты простонародья и интересов торгового люда — палата городских представителей. Вот мой проект. Исчезнет беззаконие, исчезнут фавориты и случайные люди. А там, князь, — продолжал вдохновенно Голицын, — мы освободим от рабства народ, чего хотел еще мой двоюродный брат при царевне Софии. И знаешь, Василий Лукич, — пониженным голосом, словно с благоговением, добавил Дмитрий Михайлович, — знаешь, если бы царевна София провластвовала еще десять лет, Василий Васильевич добился бы этого. Это был великий человек. И не любил его Петр за то, что он был велик. Петру Алексеевичу было бы тесно с ним вместе.