Битов, или Новые сведения о человеке
Шрифт:
Однажды Битов сидел в очереди в унылом казенном доме, в белом коридоре. Дверь кабинета открылась: «Пушкин кто? Кто Пушкин, спрашиваю?» Битов, по свидетельству очевидца, смутился, завис и долго смотрел на женщину в белом халате, пока она не захлопнула дверь… Не только своей судьбой Битов попадает в пушкинскую жизнь, но и Пушкин в переломные минуты вторгается в битовскую жизнь, посылает весточки, знаки присутствия. Любовь Игоря Одоевцева к Пушкину Битов назвал «безответной» – его собственные отношения с Пушкиным построены на взаимности.
Слово дает нам такое счастье и такую муку – переживать чужую жизнь как свою. «Сии листы всю жизнь мою хранят», – сказал Пушкин, и вот по этим листам мы можем читать его жизнь как текст, что и делает Битов всю свою жизнь. Что он выбирает из биографии Пушкина? Или это она его выбирает? В каких своих
В заключение дадим слово самому старшему из битовских героев-пушкинистов – Модесту Одоевцеву:
«Ты царь: живи один. Дорогою свободнойИди, куда влечет тебя свободный ум…Ведь не “дорога свободы”, а дорога – свободна!.. Дорогою свободной – иди! Иди – один! Иди той дорогой, которая всегда свободна, – иди свободной дорогой. Я так понимаю, и Блок то же имел в виду, и Пушкин… Куда больше. Понять – можно. Немота нам обеспечена. Она именно затем, чтобы было время понять. Молчание – это тоже слово… Пора и помолчать» («Пушкинский дом», с. 354).
Александр Ширвиндт
Еще бы не помнить…
Сон. От составителя
Вот цитирую интернет, который все помнит, но не всегда говорит правду. Сообщение «Новостей культуры» от 28 апреля 2005 года:
«Новая книжка Андрея Битова “ПОБЕДА 1945–2005” включает в себя короткие заметки, рассказ, эссе, отрывок из дневника – они сложились воедино благодаря сну. Именно во сне автор увидел эту книгу…»
И это – правда. Сон действительно был. Знаю об этом, потому что Андрей Георгиевич, проснувшись, позвонил мне утром, чтобы немедленно его рассказать. Дело это обычное, друзья знают: Битов часто видел и рассказывал сны и вообще относился к ним внимательно. Научился этому у Пушкина. Его сну о книжке «Победа» суждено было сбыться. Еще и потому, что я в то время была главным редактором маленького книжного издательства, а сон о книге «ПОБЕДА» был очень хорош. Книга обязана была выйти!
И вышла. Вовремя, в конце апреля. Как и привиделось во сне автору, на русском и немецком языках, на обложке – фотография пятилетнего Андрея времен ленинградской блокады… Пора было подумать о презентации. Договорились с Домом русского зарубежья. Небольшой зал был полон. Пришли не только русские читатели Битова, но и немцы из посольства Германии во главе с атташе по культуре.
А в качестве чтеца горьких, но местами и смешных до слез битовских текстов – о русских и немцах – я пригласила Александра Ширвиндта. Он согласился.
Презентация прошла блистательно. Два давно знающих друг друга джентльмена – Андрей Георгиевич и Александр Анатольевич – довели немецко-русскую публику до счастливого изнеможения тонкостью русских и немецких отношений и характеров, выведенных в книге… Через несколько дней актеру с писателем захотелось встретиться снова, на этот раз просто в любимом Битовым кафе, которое когда-то оформил Резо Габриадзе… Сон сбылся, и было счастье.
Мы не были закадычными друзьями, встречались не часто, но очень долго по сроку знакомства.
Битов был из тех редких особей, которые инстинктивно брезгливы и осторожны во взаимоотношениях. Не от фанаберии, а от обратно-противоположного, от стеснительности. Потому что не хотел нарываться на глупость и пошлость.
Это не одиночество, это фильтрованное существование в так называемом обществе.
В тот майский день, что на снимке, грех было не выпить за Победу… Мы выпивали с Битовым не часто, но и не раз. Делали это исключительно со взаимным удовольствием, когда-то помногу, потом поменьше, потом мало. Не от осмысления вредности алкоголизма, а от спидометра возрастных возможностей. Как-то, помню, в прошлом тысячелетии, сидя в ресторане ЦДЛ, после какого-то моего внешне успешного выступления, Андрюша сказал грустно: «Тебе не надоело быть круглосуточно находчивым?..»
Он, правда, сказал не «не надоело», а иначе. Но уместно ли это ёмкое выражение в интеллигентном издании?.. Хотя, по сути, продавать книги с грозными предупреждениями – ловкий коммерческий ход. Вот книга закатана в целлофан с огромной наклейкой 18+ и на весь «супер» раскинута надпись: «Здесь используются мат и нецензурные выражения». Сам видел в книжном магазине очередь пятиклассников за этой литературой… Книга об Андрее Битове обойдется и без такого пиара…
Русская словесность, как уходящая натура, говоря кинематографическим языком, превращается в легенду. Ее все реже читают, а только вспоминают. Вот у Хармса: «В лесу меж сосен ехал всадник, храня улыбку вдоль щеки»… Или у Энтина: «Затянуло бурой тиной гладь старинного пруда, что ж ты, милый Буратино…» и т. д. Срифмовать «Бурой тиной» с «Буратиной» – и можно больше ничего не создавать…
Но Битов! В одном из его текстов парень обнимал любимую девушку пиджаком – нежнее и образнее не придумаешь. Не скажу, сколько лет помню свое изумление по поводу этой битовской девушки, этого пиджака и этого объятия… И так у него повсюду – обмираешь от точности, от простых, а иногда и очень простых пропущенных тобою вещей…
Битов тяготится своей эрудиции. Он стесняется расшифровывать образность для жлобов. Отсюда извинительная нежность к слову и тяга к монологу. В замечательном предисловии к книге Михаила Жванецкого «Год за два» он заметил: «Монолог – это когда остальные вынуждены молчать, когда им некуда вставить словечко»…
Что делать, когда человек – ушел? Вспоминать. Грустное занятие. Но и счастливое, и единственное. А по зрелом размышлении – необходимое. Суммарно мы, уже немногие живые свидетели, «восстанавливаем» живого человека. И настоящего русского писателя. Это хотя б отчасти застрахует любознательных потомков от обращения к Гуглу за справкой про Андрея Битова – чтобы внести его в кроссворд по вертикали из пяти букв.
Нет, Битов олухам не дастся. Он и при жизни совершенно не подлежал использованию не по назначению.
60-е… Довлатов, Сергей Вольф, Светозар Остров
Из предисловия к книге стихов Сергея Вольфа «Розовощекий павлин»
«В тридцатые одному эмигранту из Петрограда довелось посетить Ленинград. Он прошелся по Невскому и спросил: куда подевались красивые люди?
Вольф – красив: это, как сказали бы теперь, его имидж, его месседж.
Все мы, питерские, такие: не шестидесятники. Шестидесятники мы разве потому, что нам за шестьдесят, что дети наши родились в шестидесятые, что мы с шестидесятой параллели. «Великий город с областной судьбой»… К Питеру несправедливы как к красоте.