Битва королей. Книга II
Шрифт:
Созданная ветром арка из серого камня отмечала наивысшую точку перевала. Здесь тропа расширялась, начиная долгий спуск в долину Молочной. Куорен постановил устроить здесь перевал, пока не стемнеет.
– Темнота – друг черных братьев, – сказал он.
Джон понимал, что командир прав. Приятно, конечно, ехать при свете дня, когда яркое горное солнце пригревает сквозь плащ, изгоняя холод из костей, но, кроме трех караульщиков, в горах могут быть и другие, готовые поднять тревогу.
Каменный Змей свернулся под своим драным меховым плащом и заснул почти мгновенно. Джон поделился солониной с Призраком, Эббен и Далбридж покормили лошадей. Куорен,
– Милорд… вы так и не спросили меня, как я поступил с девушкой.
– Я не лорд, Джон Сноу. – Куорен ловко водил бруском, держа его двупалой рукой.
– Она сказала, что Манс примет меня, если я убегу с ней.
– Она правду сказала.
– Еще она заявила, что мы родня, и рассказала мне сказку…
– О Баэле-Барде и розе Винтерфелла. Змей сказал мне. Я знаю эту песню. Манс певал ее в былые дни, возвращаясь из дозора. У него была слабость к песням одичалых – и к их женщинам тоже.
– Так вы его знали?
– Мы все его знали, – с грустью ответил Куорен.
Они были друзьями и братьями, а теперь они – заклятые враги.
– Отчего он дезертировал?
– Одни говорят – из-за женщины, другие – из-за короны. – Куорен попробовал меч на ногте большого пальца. – Манс правда любил женщин и колени сгибал нелегко, это верно. Но дело не только в этом. Он любил лес больше, чем Стену. У него это было в крови. Он родился одичалым и попал к нам ребенком после разгрома какой-то шайки. Покинув Сумеречную Башню, он вернулся домой, только и всего.
– Он был хороший разведчик?
– Лучший из нас – и худший в то же время. Только дураки вроде Торена Смолвуда презирают одичалых. Храбростью они не уступают нам, равно как силой, умом и проворством. Вот только дисциплины у них нет. Они именуют себя вольным народом, и каждый из них почитает себя не ниже короля и мудрее мейстера. И Манс такой же – он так и не научился повиноваться.
– Как и я, – тихо произнес Джон.
Куорен просверлил его насквозь своими серыми глазами.
– Так ты отпустил ее? – без всякого удивления спросил он.
– Вы знаете?
– Теперь знаю. Скажи – почему ты ее пощадил?
Это было трудно выразить словами.
– Мой отец никогда не держал палача. Он говорил, что человеку, которого ты казнишь, ты обязан посмотреть в глаза и выслушать его последние слова. Я посмотрел в глаза Игритт, и… – Джон потупился. – Я знаю, что она нам враг, но в ней не было зла.
– В двух других его тоже не было.
– Там речь шла о нашей жизни – либо они, либо мы. Если бы они заметили нас и протрубили в свой рог…
– Одичалые нашли бы нас и убили, это верно.
– Рог теперь у Змея, и мы забрали у Игритт нож и топор. Она осталась позади, пешая и безоружная…
– И вряд ли сможет навредить нам. Если бы я хотел ее смерти, то оставил бы ее с Эббеном или сам выполнил эту работу.
– Почему же вы тогда поручили это мне?
– Я не поручал. Я сказал тебе, как следует поступить, а решать предоставил тебе. – Куорен встал и спрятал меч в ножны. – Когда мне нужно взобраться на гору, я зову Каменного Змея. Когда нужно попасть стрелой в глаз врагу против ветра, я обращаюсь к Далбриджу. А Эббен развяжет язык кому угодно. Чтобы командовать, людьми, ты должен их знать, Джон Сноу. Теперь я знаю о тебе больше, чем знал утром.
– А если бы я убил ее?
– Она была бы мертва, а я опять-таки знал бы о тебе больше,
Джон не думал, что ему удастся уснуть, но понимал, что Полурукий прав. Он выбрал себе место за скалой, в затишье, и снял плащ, чтобы укрыться им.
– Призрак, поди сюда. – Ему всегда лучше спалось рядом с волком – от Призрака уютно пахло, и лохматый белый мех хорошо грел. Но на этот раз Призрак только посмотрел на Джона, обежал вокруг лошадей и улетучился. «Поохотиться хочет, – подумал Джон. – Может, здесь козы водятся. Должны же сумеречные коты чем-то питаться». – Только кота не трогай, – произнес Джон ему вслед, – это опасно даже для лютоволка. – Потом завернулся в плащ и улегся.
Он закрыл глаза, и ему приснились лютоволки.
Их было пятеро вместо шестерых, и все они были разделены, одиноки. Он чувствовал щемящую пустоту, тоску незавершенности. Лес огромен и угрюм, а они так малы. Он потерял следы братьев и сестры, не чуял их запаха. Он сел, задрал голову к темнеющему небу и огласил лес своим скорбным одиноким зовом. Вой замер вдали, и он насторожил уши в ожидании ответа, но только вьюга отозвалась ему.
Джон… донеслось откуда-то сзади легче шепота, но внятно. Может ли крик быть беззвучным? Он повернул голову, ища своего брата, поджарую серую тень между стволами, но позади не было ничего, кроме… чардрева.
Оно росло на голом камне, вцепившись бледными корнями в едва заметные трещины, совсем тонкое по сравнению с другими известными ему чардревами, – но оно крепло у него на глазах, ветви утолщались и тянулись к небу. Он с опаской обошел гладкий белый ствол, чтобы увидеть лицо. Глаза, красные и свирепые, обрадовались ему. У дерева лицо его брата – но разве у брата три глаза?
«Не всегда было три, – произнес беззвучный голос. – Так стало после вороны».
Он обнюхал кору, пахнущую волком, деревом и мальчиком, но за этими запахами скрывались другие: густой бурый дух теплой земли, резкий серый – камней и еще что-то, страшное. Он знал: так пахнет смерть. Он отпрянул, ощетинившись, и оскалил клыки.
«Не бойся! Я люблю, когда темно. Они тебя не видят, а ты их – да. Но сначала надо открыть глаза. Вот так, смотри», – и дерево, склонившись, коснулось его.
Он снова оказался в горах. Увязнув лапами в снегу, он стоял на краю глубокой пропасти. Перед ним обрывался в воздух Воющий перевал, а внизу, как стеганое одеяло, лежала длинная клинообразная долина, играя всеми красками осени.
В одном ее конце между горами высилась огромная голубовато-белая стена, и он на миг подумал, что сон перенес его обратно в Черный Замок, но тут же понял, что смотрит на ледяную реку высотой в несколько тысяч футов. Под этим ледовым утесом простиралось большое озеро, в чьих глубоких густо-синих водах отражались окрестные снежные вершины. Теперь он разглядел в долине людей – много народу, тысячи, целое войско. Одни долбили ямы в промерзшей земле, другие упражнялись в боевых ремеслах. Куча всадников атаковала стену из щитов – их кони отсюда казались не больше муравьев. Ветер доносил шум этого потешного боя, похожий на шорох стальных листьев. В лагере не было порядка – ни канав, ни частокола, ни лошадиных загонов. Повсюду, словно оспины на лице земли, грудились землянки и шалаши из шкур, торчали растрепанные копны сена. Он чуял коз и овец, лошадей и свиней, собак в большом количестве. От тысячи костров тянулись столбы темного дыма.