Битвы за корону. Три Федора
Шрифт:
– Ты в своем уме, князь? – растерянно спросил он.
– Сам посуди, – пожал я плечами, приступив к раскладу.
Был он, на мой взгляд, безукоризненным. О том, что из Вардейки вышли шесть моих сотен-хоругвей, о которых говорилось в грамотке гонца, слышал от меня один Годунов, ибо я так планировал изначально, о чем и сказал ему. Позже переиначил, взяв десять, а ему об этом сообщить забыл. Но выходили они из Вардейки не таясь, в открытую, следовательно, тайному шпиону посчитать их подлинное количество – делать нечего. Получалось, сообщить Сигизмунду о шести моих сотнях мог либо государь, а я о такой глупости и думать не желаю, либо тот, кому он рассказал. Других вариантов нет.
Но Федор не смирился. Сознавшись,
И вообще я чересчур придираюсь к ней. Вон в тайном католичестве ее обвинил до отъезда, а как она веселилась на православную пасху – любо-дорого посмотреть. И христосовалась охотно (и его щеки отчего-то предательски порозовели), и яйца крашеные катала, словом, резвилась вовсю. Да и за свою новую веру она всей душой радеет. Не так давно сама предложила издать новый указ, касающийся отступников от православия. А меры там предусмотрены против еретиков да ведьм весьма суровые, вплоть до огненной смерти. Когда его обсуждали, кое-кто на Малом совете предлагал в отношении их ограничиться епитимией, да церковным покаянием, а она вместе с митрополитом Гермогеном уперлась и всех переупрямила, оставив костёр в качестве меры наказания для особо злостных. Ну не смешно ли после такого подозревать ее в тайном исповедании латинства? Выходит, я и насчет ее предательства тоже дал промашку.
Он так горячо и старательно распинался, защищая Мнишковну, что стало понятно: пока у меня в руках не окажутся неоспоримые факты, не имеет смысла обвинять ее или пытаться зародить в нем сомнения. Ничему не поверит. Но не удержался, порекомендовав вначале уточнить у Марины, говорила ли она хоть кому-нибудь о выступлении моих полков. И лишь когда ему удастся добиться точного ответа, а он вне всяких сомнений окажется отрицательным, поинтересоваться, от кого тогда мог Сигизмунд получить весточку про мои «шесть хоругвей», ушедшие в Прибалтику.
Тот посопел, покряхтел, но кивнул, соглашаясь, и мигом поменял разговор, перескочив с неприятной ему темы на сообщение о своей предстоящей женитьбе. Но я и тут ухитрился попасть впросак, пошутив:
– Надеюсь, не на Любаве?
– Что ты, что ты! – замахал он на меня руками. – Я ее к тебе в Кологрив отправил, подале от злых языков. И впредь ты о ней не поминай. Да и родит когда, гляди, не проговорись перед моей невестой, что у Любавы дите от меня.
Я согласно кивнул, удивляясь, как быстро Мария Григорьевна подыскала своему сыну невесту. О том, что мой ученик сам выбрал себе суженую, мне почему-то не думалось.
– А мне твоя избранница знакома? – поинтересовался я и недоуменно посмотрел на покрасневшего как рак Федора. С чего вдруг? – Так кто она? – повторил я и услышал в ответ неожиданное:
– Марина Юрьевна.
– О, господи [1] ! – невольно вырвалось у меня. – Лучше б ты женился на Любаве.
Как там говорится? Язык мой – враг мой! Сдается, в данном случае он – лютый вражина. О том, что следовало промолчать, я понял и сам. Годунов лишь подтвердил это, вспыхнув и выпалив:
1
Чтобы соблюсти равноправие с остальными богами, включая славянских – ведь не пишем же мы Бог Перун, Бог Авось, Богиня Макошь – здесь и далее к словам бог, господь, всевышний, богородица и тому подобным автор посчитал справедливым применить правила прежнего советского правописания.
– За что ты так ее ненавидишь?! – и обиженно отвернулся от меня. Лицо его превратилось в непроницаемую каменную маску. Нет, учитывая цвет, правильнее сказать, кирпичную.
«Ох, как оно у него далеко зашло, – с тоской подумал я, кляня собственную несдержанность. – И как мне быть?»
По счастью, злился Федор недолго. Приветственные крики людей, пожелания и здравицы, выкрикиваемые ими, слегка успокоили его, и через пару минут он вновь принялся вяло улыбаться народу, приходя в себя. Да и цвет лица опять вернулся к прежнему. Но на меня смотреть избегал.
– Не сердись, государь, – попросил я. – Поверь, я искренне желаю тебе счастья. Просто усомнился, что с нею ты его обретешь, потому и вырвалось.
– Заладили одно и то же! – буркнул он. – То Ксюха, то матушка, а теперь и ты. А я-то думал, ты меня поймешь. Эх! – и он досадливо махнул рукой.
– Я понимаю одно: ты влюблен, – грустно констатировал я, быстренько прикидывая: раз у него вырвалось раздраженное упоминание про сестру и маму, следовательно и они против.
Значит погорячился Федор. Назвав польскую гадюку невестой, он выдал желаемое за действительное, ибо без благословения Марии Григорьевны свадебке не бывать. Посему и мне ни к чему гнать лошадей. Да и не годится сегодняшний день для дебатов и дискуссий о государственных интересах, могущих пойти вразрез с нежными чувствами, потом потолкуем, попозже. И я, меняя тему, невинно осведомился, отчего в его свите появилось много новых людей.
Годунов оживился и принялся рассказывать, как он вместо ставшего ненужным Опекунского совета по примеру своего батюшки, создавшего Малый тайный совет, учинил аналогичный. В него он решил набрать, согласно моего совета, верных надежных людишек, а кто может быть вернее родичей, пострадавших от прежнего царя. Потому и вошли в него уйма Вельяминовых, Сабуровых и Годуновых, вызванные кто из ссылки, кто с дальнего сибирского воеводства.
Я недовольно посопел. Про страдания не спорю, хотя они и их заслужили. Коль не сумели ничего сделать, поделом. А касаемо верности…. Помнится, чуть ли не половину из них я видел подле здоровенного гиганта-шатра, раскинутого в начале прошлого лета под Серпуховым. Сбившись в жалкую кучку, они то и дело низко кланялись и слезно умоляли Басманова дозволить им одним глазком лицезреть нового государя. А пара-тройка бухнулась в ноги Петру Федоровичу. И я сильно сомневаюсь, что кто-то из них в те дни попытался замолвить словцо в защиту царственной семьи.
Или нет, сыскался один. Кажется, астраханский воевода. Да, точно, Михаил Богданович Сабуров. Этот упирался до конца, отказываясь признать Дмитрия. И когда его привезли в Серпухов, единственное, что он попросил, так это священника, желая исповедаться перед смертью.
– И что мне с ним делать, – развел руками Дмитрий. – Воевода вроде и справный, но уж больно упрям.… И тоже за твоего ученика голос подал. Как ни крути, а придется его…..
Он не договорил, вопросительно уставившись на меня. Мне стало жалко старого воеводу и я ответил:
– Можешь, конечно, но есть ли смысл плодить мучеников? Он и без того на ладан дышит, – Михаил Богданович и впрямь частенько подкашливал. – А потом, не забывай про родство. Помнится, его сестра Елена была замужем за твоим братом царевичем Иваном Ивановичем. И еще одно: тот, кто до конца верен одному, останется верным и другому.
– На себя намекаешь, – ухмыльнулся Дмитрий, но к моим словам прислушался и более того, даже назначил Сабурова воеводой в Царев-Борисов.
Но Михаил Богданович оказался исключением из правил, зато остальные…. Правильно сделал Басманов, законопатив их государевым повелением в тюрьму, а позже оттуда прямым ходом в ссылку. Годунову я комментировать их «верность» не стал, сдержался. Всему свое время. Жаль, что мой ученик неправильно меня понял, но авось не смертельно. Поясню попозже, авось поправимо.