Блад: глубина неба
Шрифт:
По грязной каменистой дороге плёлся долговязый тощий мальчишка тринадцати лет. Он был нелепо одет, словно все его заношенные вещи были с чужого плеча. Брюки на помочах не доставали до забрызганных грязью щиколоток, рубашка сидела на субтильном теле мешком, надуваясь на ветру, словно выцветший парус. Из-под расстёгнутого ворота и завёрнутых выше локтя рукавов выглядывали синяки и кровоподтёки: некоторые уже отцветали, а некоторые были совсем свежими. Пшеничные, выгоревшие на солнце волосы падали ему на глаза. Когда-то пряди были неровно острижены, но теперь отросли почти
Мальчишка шёл, тяжело ступая, прижав острые локти к бокам. Его тело склонилось вперёд, будто он волок на себе какую-то тяжесть, или же его силой тащили на невидимой верёвке, обвязанной вокруг худой шеи.
Дорога под ногами становилась всё ухабистей, и вот впереди проступили первые крыши деревянных домишек Грэдо – бедняцкого квартала, отдельного мира на окраине Сотлистона.
Мальчишка остановился, расправил плечи, но в этом жесте не было ни силы, ни бодрости. Оглянувшись назад, он долго смотрел на залитый закатным солнцем город. В эти минуты Сотлистон не был серым, приземистым и дымным, как в обычные дни. Сейчас он казался золотым и медным. В любом случае – лучше, чем Грэдо.
Мальчик вздохнул и поплёлся дальше: отец не любил, когда Шентэл опаздывал к ужину.
Дома пахло тушёной капустой, табачным дымом и алкогольным перегаром. Шентэл ещё на пороге понял, что отец уже заканчивает свою трапезу и будет очень недоволен его опозданием. Самый скверный момент: вернуться домой после начала ужина, но до того, как отец, Шилдс, прикончит свою порцию и отправится спать.
Мальчик тихо прошёл в кухню. Во главе стола сидел жилистый загорелый мужчина лет сорока: чёрные брови насуплены, вокруг жующего рта, словно круги по воде, расходятся привычные недовольные морщины.
– Явился? – едко осведомился Шилдс.
– Да, сэр, – тихо ответил Шентэл, глядя в пол. – Позвольте войти, сэр?
Придя домой, он как-то сразу ссутулился и сжался, а внутри всё скрутилось, будто от рвотного спазма: оказывать почтение человеку, которого ты ненавидишь, было омерзительно. Но из угла кухни на мальчишку умоляюще смотрели серые скорбные глаза матери. Ради неё придётся затолкать свою клокочущую в горле ненависть поглубже, до самого желудка. А заодно смириться с прикосновением липких лапок страха, что муравьиным полчищем побежали по внутренней стороне рук от запястий до подмышек.
Мужчина небрежно кивнул на пустое место за столом. Мать Шентэла, хрупкая, когда-то очень красивая светловолосая женщина, бесшумно поднялась со своего стула, чтобы положить сыну его порцию.
Краем ложки Шентэл подцепил немного капусты, отправил её в рот и долго, очень медленно жевал, запивая водой. Ощущение холодных лапок на сгибах локтей не покидало его. Так было всегда, когда он ради матери сдерживал свою ненависть и не противостоял отцу. В такие моменты его страх перед Шилдсом расцветал во всей своей мощи.
– Где тебе платят ту жалкую мелочь, что ты приносишь домой, Шентэл? – осведомился отец, хлебной коркой собирая остатки подливки со дна своей миски.
Мальчик вздрогнул и замер, словно выскочивший на яркий свет лесной зверёк. Вопрос был явно с подвохом (отец точно знал ответ), но в чём этот подвох, Шентэл пока не понимал и лишь надеялся, что самая большая его тайна не раскрыта.
– В конюшнях Нормана, сэр, – тихо произнёс он.
– Хм-м-м… – отец поставил локти на стол и изобразил глубокую задумчивость. – А поговаривают, – начал он вкрадчиво, – что дерьмо за Нормановой скотиной чистит не мой малец. Тоже, как ни странно, Шентэл зовут. Но не Шилдс…
Мальчишка понял, в чём дело, отмер и едва сдержал вздох облегчения: до самого сокровенного отец пока не добрался. Осторожно подняв серые глаза, он встретился взглядом с отцовскими, желтовато-мутными. Он знал, как скоро приводит отца в бешенство такой вот взгляд. Знал, но всё равно посмотрел: зло, твёрдо, упрямо. Это было единственное средство от порабощающего страха: если хочешь с ним справиться, придётся шагнуть в самую его сердцевину. Липкие муравьишки побежали с внутренней стороны рук по его животу, груди, шее, и Шентэл едва удерживался, чтобы не вскочить с места и не отряхнуться. Но продолжал смотреть в наливающиеся яростью глаза отца. Они, в свою очередь, смотрели на мальчика с таким напряжением, что глазные яблоки покрылись сетью красных прожилок, словно стекло – трещинами.
– Чей ты, мразь поганая, сын?! – наконец взорвался Шилдс, резко схватил мальчишку за шиворот и выволок его на разделяющий их стол.
Зазвенел полетевший на пол стакан с водой, Шентэл угодил в тарелку, и теперь муравьи на животе копошились в скользкой капустной жиже, которая неприятно просачивалась сквозь ткань рубахи.
– Отвечай, паскудыш! – мужчина дёрнул мальчишку за шиворот вверх так, что тот взлетел над столом, – а потом с силой приложил его лицом о столешницу, прижал за шею, чтобы тот не смог вывернуться и перестал, наконец, барахтаться.
Парень почувствовал, как хрупнула тарелка, разломившись на несколько частей под его весом – так сильно отец давил сверху. Шилдс склонился над сыном, обдав его волной кислого перегара. Сквозь разноцветные вспышки перед глазами Шентэл увидел, как по ту сторону стола беззвучно заплакала мама, прижимая к губам край передника. «Только не перечь ему, Шентэл, только не перечь!» – читалось в её затравленном взгляде.
Но согласиться с отцом в такой момент означало бы полную капитуляцию не только перед ним, но и перед своим страхом. И тогда этот страх пожрёт его полностью, как плесень пожирает подмоченный хлеб. Нет уж, лучше сдохнуть Винтерсбладом, чем пресмыкаться Шилдсом!
– Я… Сын. Своей. Матери, – задыхаясь, едва слышно выдавил мальчик.
Он успел заметить лишь ужас, отразившийся на лице мамы, прежде чем отец с яростью отшвырнул его на пол.
– Не надо, прошу тебя! – слабо вступилась мать, но мужчина, не оборачиваясь, отмахнулся от жены, как от назойливой мошки:
– Заткнись, дрянь! Этот засранец живёт в моём доме, жрёт мою еду и брезгует моей фамилией! Это твоя породистая кровь в нём завоняла, аристократка чёртова! – он навис над скрючившимся на полу мальчишкой. – А ну-ка скажи, говнюк малолетний, как тебя зовут?