Благодарность
Шрифт:
Он сошел.
– Здравствуй, Цветков!
– сказал Поль, дружески сжимая ему руку, - как ты почивал?
– Здравствуйте... здравствуй, - отвечал Ваня, смутившись.
– Очень хорошо.
– Кушай чай... Вот тебе стакан.
Цветков стал пить и, не зная с чего начать, молчал.
– Эти господа уехали, - заметил Поль.
– Да.
Опять молчание.
Поль тоже был очень заметно смущен. Он также хорошо помнил слова студента и свои собственные, но не мог никак решить, помнит ли их обманутый им юноша. Как ни смел был он от природы, как ни избалован всеобщею покорностью в доме, как ни считал себя опытным
– Надо домой, - сказал он, - я-с ведь теперь понимаю все..
– Что ты понимаешь?
– Я не понимаю зачем я здесь, а знаю, что есть какой-то обман...
Тут Цветков гордо встал.
– Если вы мне не дадите лошади, я просто уйду.
– Полно, Ваня, - начал Поль, - полно, душа моя... Мало ли что врется в пьяном виде .. (он взял руку Цветкова)... Я, ей-Богу, признаюсь тебе... Ты мне очень понравился; я от души полюбил тебя... я, может быть, начал с тобой знакомство так только, признаюсь. Только теперь я, право, люблю тебя. Я хорошо помню свои слова вчера в спальне... я от них не отрекаюсь, душа моя... И что тебе твой немец?... Во-первых, он Дашу не любит, а мой Вильгельм безумно влюблен в нее... Разве тебе не приятно быть причиной счастья двух любящих сердец? Твой Ангст старый дурак... Он не способен ценить ни ее, ни тебя... останься!
Цветков после этих речей постиг всю историю. Он задумчиво прошелся по комнате и вдруг остановился пред Полем, полный осанки, улыбаясь и горько покачивая головой.
– Павел Васильевич!
– воскликнул он, - я никогда не буду подлецом! Такой добродушнейший человек, как Федор Федорыч, наиблагородный. Нет-с, я этого не потерплю! Пожалуйте лошадь, не то я уйду!
Крутояров, несмотря ни на что, был еще очень молод; на этот раз он не совладел с собой; пылкость взяла верх.
– Ну, так пошел же к чорту!
– закричал он на Ваню. Убирайся к своему колбаснику пешком... Пошел, пошел! Где твоя фуражка?! Не надо!... пошел без фуражки!
И вчерашний друг, кокетливый Поль, как бешеный лез на Цветкова. Ваня несколько оторопел, но вспомнил, что стоявший перед ним молодой человек не имеет и половины его силы, пшикнул по обыкновению и взял фуражку. Если б не воспоминание о дворне, которая могла сбежаться, он, может быть, и очень замахнулся бы на гордого богача, который теперь так безнаказанно толкал его в спину. Стыдно, очень стыдно было ему идти пешком через барский двор и деревню, видеть какими удивленными глазами провожали его люди, слышать уканья Поля, который, как совсем малый ребенок, выскочил на балкон и кричал ему вслед разные обидные слова.
К довершению зол и стыда на деревне повысыпали собаки, у Цветкова не было даже тросточки и он, совсем растерявшись, бросился бежать, преследуемый огромными и косматыми церберами. Встречные мужики останавливались и хохотали.
К чести его надобно сказать, что среди всего он не забыл Федора Федоровича, и только немного поуспокоившись, продолжал путь, тяжело вздыхая. В эти минуты он был вполне достоин соболезнования и теплого сердечного участия. На половине дороги ему повстречался всадник в простом армяке, который во весь опор скакал к Белополью.
Он вез записку от Вильгельма, известие о решении Дашеньки бежать.
Цветков не обратил на него внимания.
VII
Наконец он дотащился домой.
Отворив дверь в прихожую, он услыхал в столовой разговор, из которого до него долетали следующие слова:
– Das ist egoistisch!
– Да как же, мой друг?
– Это ужасно!!
– Не цалуй меня, право... не цалуй... кто-нибудь взойдет... Он вернется, или Цветков... уйди!
– Я и его, и дурака Цветкова из окошка выброшу...
– Вот... ей-Богу, кто-то стукнул в прихожей... Поди, посмотри...
Ване показалось лучшим выбежать опять на крыльцо и через ворота задними дверьми войти в дом.
В задних комнатах встретил он кухарку Федора Федоровича и поспешно сделал ей несколько вопросов.
– Кто ж это в столовой, Авдотья? Авдотья очень перепугалась и пробормотала:
– В столовой?... Да кто ж там, кажется?... Дарья Ни-колавна, должно быть... Я вот все в кухне была...
– Да ты, старая, не ври! Там с Дарьей Николавной кто-то. Вильгельм этот, что ли?
– А может быть, и он.
– Как же ты, дура, смотришь?
– А мне что смотреть! разве я мамзель за ними! Вижу пришел и сидит... Это дело господское... Я разве знаю, что надо!
Цветков поднял руку.
– Да ты, барин, не изволь драться! Ей-Богу, не дерись... Я отойду от вас!
– во все горло закричала Авдотья.
На ее крик выбежала испуганная Дашенька. Цветков грозно и развязно обратился к ней:
– Вы, сударыня... Вы очень гадко и подло поступаете! Молодая девушка хотела возразить; но Цветков, не слыша Вильгельма и полагая, что он ушел, почувствовал желание выместить на ней все свои горести.
– Извольте молчать!
– воскликнул он.
– Вы даже просто низко поступаете!
В это мгновение дверь растворилась с шумом, и Вильгельм показался в ней, сверкая всем, чем только мог сверкать.
– Не смейте оскорблять эту девушку, - важно произнес он, скрестив на груди руки a la Napoleon.
– Какое вы имеете право здесь распоряжаться?
– понижая голос, ответил Цветков.
Вильгельм двинулся вперед... Дашенька бросилась между ними и хотела увести своего милого друга из комнаты; Вильгельм отстранил ее.
– Если вы, - плавно начал он, - если вы хотели бы тиранить этого ангела, то вам нельзя будет этого... Она моя, и вы должны молчать... Иначе шпага или пистолет решат наш спор!
И взяв за руку избранную сердца, дерптский студент вышел вон.
Ваня поспешил в свой покой и наскоро написал записку к Федору Федоровичу, дал дворнику рубль серебром с приказанием на чем бы то ни было и как бы то ни было лететь к нему. При этом обещал он ему от имени Ангста еще награду, если известие доставлено будет скоро. Потом заперся у себя и наполнил весь дом смелыми звуками гитарных струн.