С тех пор большинство ночей Дюперье проходило, в гостиницах с дурной репутацией, где он продолжил свое приобщение с помощью профессионалок квартала. Из-за нимба, которого он никак не мог скрыть от этих достойных сожаления подруг, он попадал
то в затруднительное, то в выигрышное положение. В первое время, стремясь придерживаться правил, изложенных в учебнике, он предавался сладострастию без большого подъема, но с методичной добросовестностью новичка, разучивающего танцевальное па или балетную фигуру. Потребность совершенства, диктуемая честолюбием, вскоре была прискорбным образом вознаграждена определенной известностью, которой он стал пользоваться у девок. Пристрастившись к шалостям, Дюперье начал считать их слишком накладными, и его скупость чувствительно страдала. Однажды вечером на площади Пигаль он познакомился с двадцатилетним, но уже падшим созданием, которое звали Мари-Жанник. Говорят, что в честь нее или в связи с ней поэт Морис Фомбер написал эти очаровательные строки: Вот Мари-ЖанникИз ЛандивизьоУбивает комаровНовеньким сабо.
Мари-Жанник приехала из своей Бретани за полгода до описываемых событий, чтобы занять место горничной
на все руки у муниципального советника, социалиста и атеиста. Но, не желая служить безбожникам, она мужественно зарабатывала свой хлеб на бульваре Клиши. На это религиозное сердечко нимб Дюперье не мог не произвести сильнейшего впечатления. В глазах Мари-Жанник Дюперье не уступал святому Иву и святому Ронану. Дюперье, в свою очередь, не замедлил оценить силу: своего влияния на Мари-Жанник и не удержался от того, чтобы извлечь из него практическую пользу.
Сегодня, 22 февраля 1944 года, в самом мраке военной зимы, Мари-Жанник, которой скоро исполнится двадцать пять, продолжает фланировать по бульвару Клиши. Вечером, в час затемнения, между площадью Пигаль и улицей Мучеников, прохожие пугаются, видя плывущий и колеблющийся в ночи светлый круг, подобный кольцу Сатурна. Это увенчанный во славу божию Дюперье, уже не таящийся от посторонних; Дюперье, отмеченный всеми семью смертными грехами, который, испив всю чашу стыда, следит за работой Мари-Жанник, освежая ее гаснущее рвение пинком в зад, или поджидает ее у дверей гостиницы, чтобы сосчитать выручку при свете своего ореола. Но из глубины его нравственного падения, сквозь сумерки сознания, шепот поднимается порой к его губам, благодарность всевышнему за абсолютную безвозмездность его даров.