Благодать
Шрифт:
В своей книге «Вина и благодать» швейцарский врач Пол Турнье, человек, исповедовавший глубокую веру, признает: « Я не могу изучать эту чрезвычайно серьезную проблему вины, не упомянув один очень очевидный и трагический факт, заключающийся в том, что религия — как моя собственная, так и религия всех остальных верующих — может нести разрушение вместо освобождения».
Турнье рассказывает о приходящих к нему пациентах — мужчине, который ощущает вину за старый грех, и женщине, которая не может забыть аборт, сделанный десять лет тому назад. «В чем действительно нуждаются пациенты, так это в милосердии, — говорит Турнье. — Однако в некоторых церквях мы сталкиваемся с позором, страхом наказания и ощущением того, что нас осудят. Короче говоря, когда люди ищут в церкви сострадание, они находят там обратное. Недавно
«Самое неприятное в этом было то, что мой муж и я — мы оба любили Иисуса, но брак распался без всякой надежды на восстановление. Если бы она просто обняла меня и сказала: «Мне так жаль…».
Марк Твен часто говорил о людях, которые «добры в худшем смысле этого слова». Эта фраза для многих отражает репутацию христиан сегодня. Последнее время я задавал незнакомым людям (например, соседям в салоне самолета) один вопрос: «Когда я произношу слова «христианин-протестант», что приходит вам в голову?» В ответ я обычно слышал рассказы об активистах, выступающих за отмену абортов, противниках прав сексуальных меньшинств или сторонниках введения цензуры в Интернете. Я часто слышал ссылки на организацию «Прерогатива морали», распавшуюся много лет назад. Но ни разу я не слышал слов, несущих хотя бы толику аромата благодати. Очевидно это не тот аромат, который источают в мир христиане.
Г. Л. Менкен описал пуританина как человека, которого преследует страх, что кто-то где-то счастлив; сегодня многие люди подобным образом изобразили бы евангелических христиан или фундаменталистов. В чем корни того, что эти люди слывут чопорными мизантропами? Статья сатирика Эрмы Бомбек дает нам ключ к разгадке:
«В другое воскресенье в церкви я обратила внимание на маленького мальчика, который смотрел по сторонам, улыбаясь всем и каждому. Он не хихикал, не прыскал от смеха, не шумел, не ерзал, не мял сборник церковных гимнов, не рылся в маминой сумочке. Он просто улыбался. Однако мать мальчика резко одернула его и театральным шепотом, который был бы слышен на весь маленький театр на Бродвее, сказала: «Прекрати ухмыляться! Ты в церкви!» Сказав это, она его ударила, и когда слезы потекли по его щекам, добавила: «Так-то лучше!» и вернулась к своим молитвам…
Внезапно я почувствовала раздражение. Я подумала о том, что весь мир плачет, и если вы еще не плачете, то вам лучше присоединиться к остальным. Мне захотелось крепко прижать к себе этого ребенка с заплаканным лицом и рассказать ему о моем Боге. Счастливом Боге. Улыбающемся! Боге. Боге, который должен был иметь чувство! юмора для того, чтобы сотворить таких, как мы…
Как правило, люди торжественно облекают свою веру в скорбные одеяния, надевают на нее серьезную трагическую маску и прикалывают к ней значок посвященных в ряды членов Ротари-клуба.
«Как глупо», — подумала я. Передо мной была женщина, сидевшая рядом с единственным проблеском света, оставшимся в нашей цивилизации — рядом с единственной надеждой, единственным нашим чудом — единственной обещанной нам бесконечностью. Если этому ребенку нельзя было улыбаться в церкви, то, что тогда ожидает всех нас?»
Безусловно, эти характеристики христиан не отражают полной картины, поскольку я знаю многих христиан, которые олицетворяют собой благодать. Однако каким-то образом на протяжении человеческой истории церкви удалось заработать репутацию лишенной благодати. Как молилась одна маленькая английская девочка: «О Господи, сделай/ плохих людей хорошими, а хороших людей — милыми». Уильям Джеймс, возможно, самый выдающийся американский философ последнего столетия, смотрел на церковь с состраданием, нашедшим выражение в его, ставшей классической, работе «Многообразие религиозного опыта». Однако он отказывался понять мелочность христиан, преследовавших квакеров за то, что те не касались шляп при приветствии, и яростно дискутировавших на тему, можно ли считать нравственной одежду не черного цвета. Он писал об аскетизме одного сельского французского священника,
Известный мистик Хуан де ла Крус рекомендовал верующим искоренить все радости и надежды, обратиться «не к тому, что приносит удовольствия, а к тому, что вызывает неприязнь», и «презирать себя и желать того, чтобы другие тебя презирали». Святой Бернар обычно закрывал глаза, чтобы не видеть красоты швейцарских озер.
Сегодня законничество изменило свои взгляды. В сегодняшней полностью мирской культуре церковь обычно проявляет свою не-благодать в виде чувства морального превосходства или в форме жесткого отношения к своим оппонентам в «культурной войне».
Церковь также распространяет не-благодать, благодаря своей неспособности к объединению. Если верить словам Марка Твена, то он посадил в клетку собаку и кошку в качестве эксперимента, чтобы посмотреть, смогут ли они ужиться друг с другом. Им это удалось. Тогда он посадил вместе птицу, свинью и козла. После нескольких попыток им тоже удалось существовать бок о бок друг с другом. Тогда он посадил вместе баптиста, пресвитерианина и католика; в скором времени никого не осталось в живых.
Более серьезно об этом пишет современный еврей-интеллектуал Энтони Хехт:
«С годами я стал не только лучше понимать ее [мою веру], но все ближе и ближе знакомился с убеждениями моих соседей-христиан. Многие из них были хорошими людьми, которыми я восхищался и у которых научился, кроме всего прочего, доброте как таковой. И в христианском учении было много того, что казалось достаточно привлекательным. Но мало что так отталкивало меня, как глубокая и непримиримая ненависть протестантов и католиков друг к другу».
Я критикую христиан, поскольку сам являюсь одним из них и не вижу причины притворяться, что мы лучше, чем мы есть на самом деле. Я борюсь с цепкой хваткой не-благодати, заполняющей мою жизнь. Я также не должен увековечивать ошибки моего строгого воспитания, я ежедневно борюсь с гордостью, высокомерием и с ощущением, что каким-то образом должен заслужить благосклонность Господа. Цитируя Гельмута Тилике: «… дьявол умеет подкладывать свои кукушкины яйца в гнездо благочестия… Серный запах ада ничто по сравнению с тем зловонием, которое источает подгнившая божественная благодать».
Однако, по правде говоря, опасная деформация, вызванная не-благодатью, проявляется во всех религиях. Я слышал свидетельства очевидцев о недавно возрожденном ритуале Солнечного Танца, участвуя в котором молодые воины племени Лакота прицепляют орлиные когти к груди и, натягивая веревку, привязанную к священному столбу, бросаются вперед до тех пор, пока когти не вопьются им в кожу. Затем они входят в жарко натопленный вигвам и держат в руках раскаленные докрасна камни, пока температура не станет невыносимой — и все это в попытке искупить свои грехи.
Я видел, как набожные крестьяне ползли на окровавленных коленях по булыжным мостовым коста-риканских улиц, и индийских крестьян, приносивших жертвы богам, повелевающим оспой и ядовитыми змеями. Я посещал мусульманские страны, где «полиция нравов» патрулирует небольшие улочки в поисках женщин, одежда которых не соответствует обычаю или которые осмеливаются сесть за руль автомобиля.
По жестокой иронии судьбы, гуманисты, которые выступают против религии, зачастую порождают гораздо худшие формы не-благодати. В современных университетах активисты, выступающие в защиту «либеральных» свобод — феминизма, защиты окружающей среды, межкультурных связей — демонстрируют ярко выраженный дух не-благодати. Я не знаю столь всеобъемлющего законничества, чем законничество советского коммунизма, создавшего целую сеть шпионов, призванных сообщать о любом инакомыслии, о любом лишнем слове или о неуважении к идеалам коммунизма. Солженицын, например, был на годы заключен в Гулаг за небрежное замечание в адрес Сталина, сделанное в одном личном письме. И я не знаю более жестокой инквизиции, чем та, что была учреждена Красной Гвардией в Китае, с ее позорными колпаками и инсценированной демонстрацией публичного раскаяния.