Благородный демон
Шрифт:
Думаю о женитьбе именно по склонности к трагическому.
…Хотя нет! Просто я ищу какой-то предлог, чтобы обмануть самого себя, ведь мною движет лишь одно чувство — жалость.
13 августа. — Когда ждешь очень желанную женщину, а она опаздывает часа на полтора, и уже нет никакой надежды, но потом раздается звонок, первое чувство — не радость, а досада. Мысленно уже смирился, и воображение улетело куда-то далеко, а теперь опять поворот, сбивающий с толку.
Уж не знаю, сколь страстно я ждал С., но, когда она не пришла через полчаса после условленного времени, мне захотелось, чтобы случилось что угодно — хотя бы, например, сцена с матерью, — лишь бы ее вообще не было.
Но вот и она. Я твержу ей все те же резоны:
— Не женясь, я сохраняю нашу любовь. Как известно еще со времен Иеровоама, брак — это конец любви. Я устану от вас, вы будете стеснять меня, а сами увидите все мои мелкие пороки. И прощай экстаз! Зато в любовной связи ничего подобного или почти ничего. На что вам замужество? Дети? Но вы же знаете, я никогда не пойду на это. Материальный интерес? Если откровенно, то разве вы нуждаетесь? Постоянное присутствие? Именно оно и подрывает любовь. При любовной
Я говорю ей все это, но что толку? У нее уже свое мнение. Девушки, которые запутывают вас в сети брака. Шлюхи, унижающие требованием денег. Наконец, добропорядочные женщины, эти выкручивают тебе член.
14 августа. — Проснувшись сегодня утром, я обнаружил, что все доводы «против» испарились, как роса. Во мне одни только «за». Решил жениться. Но потом, в середине дня (4 часа), неожиданная решимость не делать этого. Может быть, конец моим колебаниям? С досадой жду ее прихода.
(Записано вечером.) Аромат ее век. Ее кожа, нежная, как мука. В ласках смена умираний и воскрешений, подобно веревке, которая то натягивается, то ослабевает. Долго и нежно лежал рядом с ней. Ощущение любви. Ее волосы, которые всегда растрепываются в одно и то же время — к полуночи — как бы указывая час расставания. Когда она пошла потом в ванну, чуть было не сказал ей не мыться антисептиком. Подумал если будет ребенок, это и решит все дело.
Ее незабываемый взгляд при расставании. Стоит передо мной прямо, как солдат. «Невозможно, чтобы такой взгляд обманывал». — «Я не способна на это».
Спросил, что будет, если я твердо откажусь от женитьбы. В ответ сначала молчание. Потом невнятно нечто вроде: «Я не думала об этом». Ее самоуверенность чуть уколола меня. Будь что будет, я женюсь на ней.
Косталь вспоминал этот брак лишь по нескольку минут каждое утро после пробуждения и сразу оставлял эти мысли; так снимают с себя слишком тяжкий груз, чтобы сразу не решать, как поступить с ним дальше. Испытывая мистический ужас перед всякими действиями, он решался сделать что-либо только когда его загоняли в угол. Из принципа, а не по слабости характера он откладывал трудные решения, полагая, что обстоятельства могут измениться и все устроится само собой. Кроме того, по его убеждению, боязнь делает человека уязвимым со стороны предмета его страхов. И подобная тактика всегда приносила ему успех.
Через день после того, как он записал в дневнике: «Будь что будет, я женюсь на ней», ему вздумалось написать длинное письмо к мадам Дандилло и откровенно объяснить все то, почему он никогда не женится на ее дочери. Подобный демарш показался ему вполне уместным; у него уже зарождалась симпатия к этой женщине, особенно вследствие той жестокой неопределенности, в которую, как ему казалось, он ввергнул ее. И, кроме того, она, быть может, поймает его на слове. С каким нетерпением он будет ждать, например, такого ответа: «Да, при подобных обстоятельствах…» А если она позволит себе хоть какую-нибудь невежливость, что ж, тем легче будет разрыв.
Косталь написал это письмо с полнейшей серьезностью и постарался быть даже любезным. Прекрасное занятие в день Успения.
пишу вам из пустой квартиры в опустевшем доме. Внизу передо мной проспект, на котором нет ни экипажа, ни прохожего, ни даже звука; не могу сказать — ни одного кота, потому что один есть, и очень милый, с поднятым, как свеча, хвостом. Мне кажется, если вы и Соланж сейчас в Париже — а при нынешнем вашем испытании обеим необходимо уехать и отдохнуть — то отчасти по моей вине. Да и многое другое также по моей вине. И я чувствую потребность обстоятельно, по-дружески объясниться с вами, просить вас понять меня и простить.
Я пишу вам вместо личного объяснения не только потому, что как писателю подобная форма выражения менее прочих изменяет мне, и это письмо даст вам весьма точноепонятие о моих чувствах. Но, кроме того, по отношению к собственной совести я достаточно уверен и поэтому хотел бы, чтобы у вас на всякий случай сохранился этот автограф.
Не удивляйтесь, если выраженные здесь чувства покажутся вам иногда несколько странными. Ведь и сам я достаточно странен, хотя отнюдь не тщеславлюсь этим, напротив, всегда стараюсь сгладить острые углы и подчеркнуть то, что сближает меня с другими, а не выделяет. Я стремлюсь быть незаметным в своей личной жизни. Одному Богу известно, сколь трудно романисту представить неизвестные ему чувства средних людей. Но та особенность, от которой я страдаю сейчас, совершенно для меня внове.
…Этого брака не должно быть.
Я просто вижу то, что случится, как будто это уже было, как будто я вспоминаю прошедшее.Ведь я знаю себя, у меня большой опыт существования с самим собой и другими людьми, я всегда предчувствовал, как поступлю при определенных обстоятельствах, и если, к примеру, буду насиловать свою природу, ничего хорошего из этого не получится. Можно возразить, что речь идет не о моей душе, а лишь о теле, отвергающем некоторые неприемлемые для него вещи. (Уезжая в Индокитай, я по одному своему нежеланию заранее знал, что заболею там. Именно это и случилось на самом деле. Можно было бы привести с десяток подобных примеров…) Удовлетворение от исполненного долга? В моем случае скорее от неисполненного.
Вот что произойдет, если я женюсь на Соланж. С первых же дней те моральные обязательства, на которые меня обрекут ее нежность и преданность, совершенно обесценят и то, и другое. Будет постоянное беспокойство за ее чувства и мысли. Постоянный страх, что даю ей меньше, чем она заслуживает, и боязнь причинить ей боль, или что она сама сделает мне больно, и мне придется сводить с ней счеты. А ведь для художника важным должно быть только его творчество. Она же отберет часть моих сил и нарушит мое спокойствие, но при этом я не смогу ни в чем упрекнуть ее. Понимая, что она полностью принадлежит мне, из-за невозможности ответить ей тем же я буду чувствовать себя несчастным, чего никогда не бывало в одиночестве. Ну, а сама она рядом с человеком, который съедает себя, разве будет счастлива?
Выход? Развестись. Но развод с той, которую нельзя ни в чем упрекнуть? Оттолкнуть это маленькое создание, саму нежность и любовь? «Уходите! Вы ни в чем не виноваты, кроме того, что существуете и любите меня. Но ваше присутствие тягостно, а ваша любовь превратилась для меня в тюрьму. И выпутывайтесь теперь сами вместе со своей матерью». Конечно, я никогда не скажу этого. Зачем притворяться, что обстоятельства сложатся именно так. Это значило бы преднамеренно строить на пустом месте.
Но что тогда делать? Мы останемся прикованными друг к другу и грызущими друг друга, как два дантовых отверженных, и это адское существование вдвоем будет длиться до самого конца.
И еще одна причина, второстепенная для всех, но отнюдь не для меня. Я существо переменчивое: неизбежно наступит момент, когда я пожелаю другую женщину. И что тогда? Игра в прятки, ежедневная ложь, жалкие уловки с той, кого любишь и кто любит тебя. Я закрываю глаза и представляю себе, как буду морочить ей голову.Нет, ни за что! Какой же выход? Сделать ее конфиденткой в моих любовных делах? Может быть, это хорошо с некоторыми женщинами, но только не с нею. Но, повторяю, ведь мне захочется других. И не через месяц, и не через несколько недель после свадьбы. На другой же день, а может быть, и в тот же день. «Надо смирять себя…» А я не привык бороться со своими желаниями.
Этого брака просто не должно быть.
И нужно, чтобы для нас оставалось какое-то будущее.
Два решения.
Вполне банальное и легковесное: больше не видеться. Если вы примете его, я уезжаю в Марокко и навсегда избавлю вас от себя.
Но тогда Соланж должна знать о моих нежных чувствах к ней, о том, что она останется для меня безоблачным воспоминанием, без каких-либо теней, кроме тех, которые сгущались по моей же воле. Она должна знать, что никогда так остро не ощущал я эту нежность, как осознав неизбежность расставания. Именно глубина и постоянство этого чувства заставляют идти на разрыв. Не будь его, я ничуть не беспокоился бы о том, что даю меньше, чем получаю сам, и без малейших угрызений совести сначала обманывал бы ее, а в конце концов развелся бы с ней.
Второе решение не столь тривиально, но вы, мадам, согласившись принять столь необычный брак, как предполагаемый нами, проявили готовность сойти с избитых путей, когда это представляется вам полезным для счастья дочери. Это решение заключается в том, что мы с Соланж продолжаем наши прежние отношения, но без какой-либо мысли о браке.
Не будем говорить об «условностях». В чем, собственно, дело? Опять и опять: речь идет о счастье вашей дочери. Посмотрим на это здраво. Вашей дочери нравятся наши отношения, мне тоже. А теперь мы должны лишиться этого только потому, что не будет свадьбы? По моему мнению, это пещерный век. Разве нет иного решения, кроме двух идиотских крайностей, — полного разрыва или брака? Но человечность заключается в трудном и утонченном. Значит, нужно: statu quo [10] и, чтобы не давать повода для сплетен, совершенно необычная комбинация: она бывает у меня, но мы больше нигде не встречаемся, во всяком случае в Париже, и я никогда ни при ком не упоминаю ее имени. Нравственно и материально я даю ей все, как в законном браке. Да что там говорить, значительно больше. Ведь мои чувства к ней, если речь идет о женитьбе, доставляют мне страдания, поскольку тогда все движется к катастрофе. Напротив, как только перспектива брака исчезнет, устранятся и все препятствия, и моя любовь будет расти в полной свободе.
Соблаговолите принять и пр…
10
Существующее положение (лат.).
16 августа. — Телефонный звонок в четверть двенадцатого, хрипловатый голос мадам Дандилло спрашивает Косталя. Он едва удерживается, чтобы не сказать: «Меня нет».
— Это я, — отвечает он слабым голосом, но внутри у него все пронзительно кричит: «Влип, сейчас она задаст мне!»
— Сударь, я крайне тронута вашим откровенным письмом, но дело слишком важное, чтобы обсуждать его на бумаге. Быть может, вы придете ко мне на чай сегодня в пять? Мы будем одни.
— Хм, я уже занят, — первым побуждением Косталя всегда было уходить в сторону, и это уже стало его второй натурой, но тут он все-таки одумался и принял приглашение: тем лучше, пусть эта неприятность скорее кончится. А раз все равно сегодня вечером придется часа два толочь воду, не стоит пока и думать обо всем этом.
Всякая смерть — это повод для возрождения, даже из трупа вырастают злые цветы. После кончины г-на Дандилло, совпавшей с матримониальными проектами, все в его доме уже три недели тянулось к будущему. Комнату умершего дезинфицировали, освободили от всех предметов, связанных с болезнью, словно она уже никогда и никого не настигнет в этих стенах. Отдернулись занавеси, закрывавшие везде окна для защиты от шума, а после того, как Соланж передала некоторые мнения Косталя о маниакальной привязанности французов к вещам, загромождающим их жилища, и о том, как смеются над этим иностранцы, было выброшено немало всяческого старья.
Проветрилась и душа самой мадам Дандилло, у нее возникло желание переменить старую кожу на новую. Хоть она была тяжела для своего мужа, но и сама с трудом переносила его. От одной только мысли о влюбленности дочери, о том, что она через день отдается объятиям мужчины, мадам Дандилло помолодела и как бы пробудилась. Ей было уже пятьдесят два — возраст, приносящий женщинам немало беспокойств и переживаний. Но эти своего рода душевные волны никак не прибивали ее к берегу мужчин, у нее лишь начали возникать мысли о том, что после траура она изменит свои привычки, начнет «выезжать», отправится путешествовать, как принято говорить, «эмансипируется», то есть хоть немного займется собой, чтобы, наконец, пожить в свое удовольствие.