Благую весть принёс я вам
Шрифт:
А Огонёк тараторил:
– Как поднялись, отец уж говорит: "Недоброе что-то. Падалью тянет". Собаки тоже всполошились... залаяли... не уймёшь. Еле успокоили их, положились на милость Огня... тронулись. Едем и чувствуем - запах такой... не наш. Чужой какой-то. А уж псы разволновались - так и тянут прочь, будто демоны в них вселились. И вот думаю я: "Неужто чёрные пришельцы?". Думаю, и сам себе не верю. А на душе камень такой... тяжесть, хоть из нарт выпрыгивай. Билось во мне что-то, стучало вот здесь, - Огонёк притронулся пальцем к макушке.
– Верьте-не верьте, а чуял я... И тут ка-ак шарахнет! Да с раскатами... Аж земля сотряслась. Истинная правда! Жар подтвердит. Жахнуло... точно скала с неба упала. Псов оглушило -
– Огонёк улыбнулся, многозначительно вылупил глазёнки.
– Пришельцы! Точно такие, какими их старик описывал... чёрные, как угольки... а одёжа - будто наизнанку... кожей наружу. Так чудно! Мчат на лошадях и палками машут... у каждого своя... прижимают одним концом к плечу и бахают... Великий Огонь, спаси и сохрани! И сверху - клянусь вам!
– тёмные демоны так и сигают. И вообразите-ка: на небе неведомо что творится, духи завывают, а тут - прорва оленей и пришельцы... все - с громовыми палками. Мчатся, лупят, и олени падают - один, второй... третий... а грохот-то, грохот! Жар в снег зарылся... верещит. Мы с отцом застыли, не двигаемся. Колдовские чары! Олени несутся вдалеке... А чёрные пришельцы гонят их, гонят... А вслед за ними - духи холода, духи болезней... летят, оскалясь, и лязгают зубами... пожирают свет... и всё темней и темней вокруг...
Жутко и странно было слушать это. Точно ожили кошмары, обретя плоть и кровь, и мерещилось, будто в жилище тоже становится темнее, и уже вползают туда, спускаясь по дымным извивам, демоны стужи и мрака. И люди, цепенея от ужаса, чуяли, что наплывает с юга мгла, которая - может, через день или два - явится к ним. Стариковская сказка оказалась былью, и сжались сердца в тёмном предчувствии.
Но сердце Головни уже давно было в объятиях мрака. Он не страшился надвигающейся грозы - он желал её! Ядовитая обида на судьбу заставила его поклониться злым силам, которые - единственные - могли сейчас спасти его. Он понял это ещё три дня назад, когда вместе с Лучиной и Сияном пробивал замёрзшую за ночь прорубь.
Точнее, так: они с Лучиной расчищали прорубь, а Сиян подновлял ледяной валик, чтобы скотина не соскальзывала в воду. Прорубь была старая, за ночь успела зарасти белой коркой и взирала на людей бельмастым глазом, словно говорила: "Меня сломаете, новая появится. Не совладать вам с тёмным богом, ох не совладать". Казалось, на них наложили заклятье: пешни выскакивали из ладоней, сердце стучало как бешеное, перед глазами стояла пелена. Демон голода разъедал тела. Наплывающая дремота клонила к земле, манила дивными видениями.
– Давайте-давайте, - торопил их Сиян.
– Пошевеливайтесь.
И не было сил огрызнуться. Сцепив зубы, они били ломами по слуду и думали о еде. В какой-то миг Головня прикрыл глаза, чтобы перевести дух, и демоны сна вдруг заграбастали его душу. Они поволокли её в зыбкие чертоги Льда, лишив сил, а тело истуканом повалилось на бок. Головня очнулся, лишь больно ударившись виском о твердь. Сиян засмеялся.
– Рано, Головня. Прорубь очистишь, тогда и ныряй.
Лучина перестал стучать пешнёй, сказал, вытирая пот со лба:
– А я вот слыхал, в одной общине загонщика гром поразил, когда он перечил вождю. А был тот загонщик родственником Отца. И что? Ушёл по морошковой тропе.
Сиян почмокал жирными губами, но промолчал. А Лучина продолжил:
– А вот ещё слыхал: в другой общине вождя хотели изгнать, но враги его сами стали изгоями.
Сиян почесал толстую шею, произнёс:
– Дело-то богоугодное.
Головня криво ухмыльнулся, раздумывая, не плюнуть ли рыбаку в надутую рожу. Отыгрывался за Искру, мерзавец такой. Не мог простить, что какой-то полуеретик-отщепенец положил глаз на дочь. Но Головня сдержался - Сиян был старше, пререкаться с ним он не мог. Лишь тихо прогудел:
– Перед Огнём не отмоетесь.
Скуластое плоское лицо Сияна расплылось в мечтательной улыбке. Он был себе на уме, этот прелюбодей и затейник, водивший за нос самого Отца Огневика. Никогда невозможно было понять, говорит он серьёзно или порет чепуху. На всё у него была готова шутка - даже с исповедей выходил так, словно побывал на пиру. Щерился весело да приговаривал: "Не погрешишь - не покаешься. Правильно я говорю, ребята?". И подмигивал проходящим бабам. А те заливались румянцем и хохотали, отмахиваясь от него: "Пошёл, пошёл, бедовый".
Никто, лучше него, не умел делать валики у проруби. Оттого и любили его бабы. Бывало, спустится иная за водой, поглядит на ледяной валик и скажет: "Добрая работа. Не иначе, Сиян постарался".
– Дело-то богоугодное, - повторил Сиян, проверяя остроту топорика, который держал в правой руке.
– Колдуна небось не случайно встретил, - добавил Лучина и зевнул, прикрыв рот рукавицей.
– Небось!
– важно повторил Сиян.
Головня перебегал глазами с одного на другого, и руки его начали дрожать. Затаясь, он наблюдал за хищниками, как мышь, прячущаяся от совы. А негодяи перекидывались замечаниями, будто его рядом и не было.
– Колдун наворожил, вот и нашёл реликвию, - промолвил Лучина.
– А то!
– Без колдуна ничего бы не было.
– Ничего.
– Колдун всему виной.
– Он.
Головня бросил пешню, выпрямился. Сиян - он всегда такой, но Лучина? Он глянул на него: мелкий, жилистый, с узким сухим личиком, лыбится, обнажая остренькие зубки, приспускает веки, словно в блаженном сне.
Сиян высморкался в снег, вытер нос рукавом:
– Работать-то будете нынче, дрыщи?
Значит, это была всего лишь шутка - злая, паршивая шутка. Но Головня решил - нет, то был знак! Колдун звал его, глаголя устами двух насмешников. Пронзив необозримые дали, он послал видения, которые смутили душу Сияна и Лучины. Потому и вспомнили оба о колдуне: чародей пробудил в них эти мысли, разжёг злобный трепет, заставил излить свой ужас на отверженного. И загонщик услышал его глас. Не сразу, но распознал его намёки. И, восхищённый, промолвил: "Иду к тебе, великий кудесник!".
А через три дня в общину нагрянули гости. Для кого-то - желанные, а для Головни - роковые. Они прибыли из общины Павлуцких, от родичей Светозара, приехали к месту обмена на саврасых кобылицах, пригнали обоз со строганиной, рыбой и мороженой ягодой, привели четырёх коров и пять лошадей. Меняться с ними поехали Жар, Светозар и Огонёк. На большой улов не рассчитывали, слишком мало в общине было пушнины, чтоб запастись серой и железом на зиму вперёд. О скотине не думали вовсе. И поди ж ты - Огонь снизошёл к мольбам Артамоновых, кинул кусок, лукавый Бог, чтоб не окочурились.
Место обмена - длинная ржавая палка с выцветшими ленточками на верхушке. Воткнул её первый Артамонов, хотя иные молвят, что Павлуцкий. Завидуют! Никак не могут, подлецы, простить, что Артамоновский вождь обошёл всех на празднике Огня, первым напоил скакуна из Хрустального озера.
Каждую зиму Артамоновы доставляли к урочищу Двух Рек песцовый и соболий мех, чтобы забрать железо и серу, привезённые Павлуцкими. Иногда к месту обмена приходили гости из дальних краёв - странные долговязые люди с узкими лицами и непонятной речью - привозили ткани, самоцветы и пиво в глиняных кувшинах. Им тоже нужна была пушнина, и Артамоновы делились ею с ними.