Шрифт:
Когда нет своих снов, мы видим чужие.
Межсезонье
Когда нет своих снов, мы видим чужие.
Во сне я вижу, как иду по полю, погружаюсь в золотое море колосьев пшеницы. Я чувствую, как моих ладоней касаются они, и я с ними до самого конца, до того мига как последний из колосков не соскользнёт с кончиков моих пальцев. Кажется, я слышу имена. Их имена. Чувствую, как ветер, теплый и летний, касается моего лица и волос. Это все же сон, и солнце я вижу смутно. Но мне кажется, что оно приближается
В миг, когда колосья срываются с его пальцев, он видит и слышит что-то другое, и я не могу это различить. Почему? Я стараюсь, но не могу.
Мне стоит быть осторожнее, иначе он заметит меня в своем сне.
Золотое море свободы шумит предо мной. Я молод, как солнце, пшеница и этот летний жаркий день, которому так далеко до заката.
Сейчас человек понимает, что это только сон. В море драгоценного счастья звучат голоса. Голоса детей, его детей. Они выбегают из моря света и бликов летнего восторга, обнимая его сильные руки. Нашими устами зовут его.
Но дальше я ничего не вижу. Кроме осенней листвы, невесть откуда оказавшейся в детских руках.
Потом начинает идти снег, и человек уводит детей в дом. Обращается к ним по именам и ерошит волосы.
Зима крадет тепло даже из мечты о лете, даже из сна, оставляя горькое послевкусие.
На снегу остаются нетронутые зимой осенние листья.
Я не могу отыскать дорогу домой.
Диктат зимы
Городские стены были уже позади. Время зимнего сердца, так он подумал тогда. Год от года все холоднее. Как же ему не хотелось покидать уютный постоялый двор. Утром, проснувшись на мягкой постели, он утопал в летнем полдне. И когда зрение вернуло его в мир реальности, растопив грезы видением настоящего, он, подымая руку, с удивлением обнаружил, что не детские ладошки сжимали ее. Просто одеяло, обернувшись вокруг нее, породило лживую тяжесть. Кот, спавший на его постели, проснулся и ткнулся мордочкой ему в ладонь. Щекотная нежность отразилась в золотистых глазах кота срывающимися колосьями, а голоса детей утонули в шумном гомоне городских улиц. Пришедшая пред зимой осень в чужом сне наградила его улыбкой, а снег в исчезающих грезах разума прогнал видения окончательно.
Эльза сидела у окна и смотрела на Артура, ее прикрытые навечно глаза и лицо, застывшее, словно маска древнего божества, изучали смертного. И сколько бы тепла он ни отдавал этому существу, древний бог не одаривал его благодатью.
Они покинули город, и на земле духами древней магии, эхом старого закона засуетились снежные вихри – предвестники стужи. Артур слушал их и про себя смеялся над ними, они звали вьюгу, желая стать ее частью, приумножить ее силу и славу зимнего холода. Артур знал, что вьюге нет дела до горстки снежных вихрей, поклонение себе она воспринимала как должное. Вихри же этого не знали.
– Ты вновь слушаешь духов природы, Артур? – Эльза удосужилась обратить внимание на Артура. Маска древнего божества ожидала ответа.
– Да, Эль. Они вестники непогоды, скоро поднимется вьюга. Не стоило покидать город именно сегодня. Нам будет негде укрыться, если буря наберет силу.
Отчего он, как и когда-то, не может оторвать от нее взгляд? Время не властно над ее красотой. Он смотрел на Эльзу и видел, как укрывает эти плечи плащом, отороченным красивейшим мехом, – мехом, принадлежащим зверю, о котором Артур никогда и не слыхивал, – как с заботой и теплотой он укутал ее в надежде защитить от зимней стужи.
Снежинки врывались в искрящийся серебром мех и со звоном соскальзывали с него прочь. Капюшон с меховой оторочкой прикрывал ее лицо, так что глаза было не разглядеть.
Говорила ли она голосом или вновь, воспользовавшись колдовством, донесла свои мысли до его разума?
Смертный силился рассмотреть сквозь надвигающуюся непогоду движение губ древней богини, восседавшей напротив него.
– Артур, мой Артур. Мы успеем, не бойся этой вьюги. До нашей цели осталось совсем недолго. – Богиня разрушения и созидания, Владычица снов двинулась в путь, ее смертный был рядом. Губы богини остались недвижимы. Порывы ветра крали последние частицы тепла.
***
— Это лучший мех, господин. И ткани с самого востока. Потрогайте их, посмотрите, как мех играет на солнце! — торговец восхвалял плащ, словно тот был настоящим чудом. Артур не спорил, он был поражен красотой материала, но старался не выдавать своего удивления: в живых переливах этого меха солнечные лучи разбивались на мириады цветов, а ткань, казалось, жила своей жизнью. Духи дорог, скрывшиеся от взгляда торговца у ног Артура, одобрительно притихли: в плаще жило сердце сшившей его ткачихи. Голоса духов привлекли внимание Артура, они наперебой указывали ему то на мех, то на саму ткань, силясь рассказать ему что-то важное. Чтобы искоренить сомнения в исключительности плаща, торговец протянул его Артуру. Духи вновь указали ему на мех. И верно.
Артур погрузил ладони в искрящуюся белизну, дух странствий взмыл с пола и, усевшись на руку человека, с любопытством, не свойственным духам, созерцал игру живого снега. В теплой глубине меха, в пленительной красоте переливов, все еще жила своей жизнью воля хищного зверя. От того и трепещет мех на ветру и рассекает ворсом солнечный луч. Он охотится, все еще охотится. Диктует свету свою волю, дает ему право на войну. Мех принял ладони Артура и, покоряясь его силе, склонил ворс ниже, обещая хранить тепло для него и защищать от невзгод и бурь ту, что станет его хозяйкой.
– Прекрасный плащ, торговец, мех и ткань выше всяких похвал.
Торговец, чья кожа была цвета медного солнца, одобрительно кивнул и широко улыбнулся. Артур, оглядевшись вокруг, как бы невзначай отыскал взглядом духов пути, они одобрили его выбор. Их восхищение волей, жившей в меховой оторочке, было неописуемо.
– Заверни его в сверток, такой, чтобы сохранность его была безупречной.
– Да, Господин.