Бледный убийца
Шрифт:
– Он не глуп. На это потребуется время. Я не мастер вести допросы и бить его не собираюсь. Еще меньше мне нужны в обвинительном заключении сломанные зубы. Ведь именно таким образом Йозефа Кана скрутили в бараний рог и отправили в госпиталь, чтобы ему там подлатали шкуру.
Я взял со стола Небе из коробки с американскими сигаретами одну и прикурил с помощью огромной настольной зажигалки из латуни, подарка Геринга. Премьер-министр всегда дарил зажигалки тем, кто оказывал ему небольшие услуги. Он раздавал их, как няня раздает леденцы.
– Кстати, его уже освободили?
Худое
– Нет еще.
– Я знаю, тот факт, что на самом деле он никого не убивал – всего лишь незначительная деталь, но не кажется ли вам, что его давно пора выпустить? Остались же еще какие-то нормы, а?
Он встал и, обойдя стол, остановился передо мной.
– Тебе это не понравится, Берни, – сказал он. – Так же как и мне, но...
– Вы хотите сказать, что случай этот – не исключение? Я так понимаю, в уборных не вешают зеркал только по той причине, чтобы никто не мог посмотреть себе в глаза. Его не собираются освобождать, да?
Небе присел на край стола, сложил руки на груди и какое-то мгновение рассматривал носки своих ботинок.
– Боюсь, дело обстоит еще хуже. Он мертв.
– Как это произошло?
– По официальной версии?
– Послушаем, как она звучит.
– Йозеф Кан покончил счеты с жизнью в момент умопомрачения.
– Представляю себе, как это будет восприниматься. Но вы ведь знаете правду?
– Я не знаю ничего определенного. – Он пожал плечами. – Назовем это догадкой, основанной на изучении информации. Я что-то слышал, что-то читал и, поразмыслив, могу сделать несколько выводов. Естественно, как рейхскриминальдиректор я имею доступ ко всевозможным секретным указаниям министерства внутренних дел. – Он достал сигарету и закурил. – Обычно они скрываются под всякого рода нейтральными бюрократическими названиями. В настоящее время многие выступают за создание нового комитета по изучению очень опасного конституционного заболевания...
– Вы имеете в виду заболевание, от которого страдает вся страна?
– ...с целью создания «позитивной евгеники, в соответствии с указанием фюрера по этому вопросу». – Взмахом руки, держащей сигарету, он показал на портрет, висевший за его спиной. – Прочитав фразу: «...в соответствии с указаниями фюрера по этому вопросу», каждый понимает, что нужно взять затертый томик его книги, где говорится, что надо использовать все доступные медицинские средства, дабы не допустить того, чтобы физически неполноценные и психически больные создавали угрозу здоровью будущих поколений арийской расы.
– Что же все это означает, черт возьми?
– По-видимому, то, что этим несчастным просто не разрешат создавать семью. Впрочем, в этом есть определенный смысл, правда? Если они не способны обслуживать себя, смогут ли они воспитать детей?
– Однако не похоже, чтобы это удержало лидеров «Гитлерюгенда» от обзаведения потомством.
Небе фыркнул и вернулся за свой стол.
– Тебе придется последить за своей речью, Берни, – сказал он, но я видел, что ему понравились мои слова.
– Итак, вернемся к нашим баранам. Дело обстоит следующим образом. Целый ряд заявлений, если хочешь – жалоб, поступивших недавно в Крипо от родственников людей, содержащихся в определенных заведениях, вызвал у меня подозрение, что некоторые виды убийств, совершающихся из соображений милосердия, уже неофициально практикуются.
Я наклонился вперед и зажал пальцами нос.
– У вас бывают головные боли? У меня бывают. Они начинаются от запахов. Очень плохо пахнут краски. И формальдегид в морге. Но самый мерзкий запах – это запах отхожих мест. Знаете, Артур, я думал, что знаю все отвратительно пахнущие места в этом городе. Но это заведение пахнет так, как будто дерьмо, пролежавшее месяц, поджарили вместе с прошлогодними яйцами.
Небе выдвинул ящик стола и вытащил бутылку и пару стаканов. Не говоря ни слова, наполнил их.
Я опрокинул в рот свой стакан и подождал, пока огненная жидкость согреет то, что осталось от моего сердца и желудка. Потом кивнул, и он налил мне еще один стакан. Я сказал:
– Как раз тогда, когда думаешь, что хуже уже быть не может, выясняется, что дела обстоят куда отвратительнее, чем ты думал. А потом становится и вовсе скверно. – Я выпил второй стакан и повертел его в руках, изучая дно. – Благодарю, что сказали мне правду, Артур. – Я заставил себя подняться. – И спасибо за утешение.
– Пожалуйста, сообщай мне, как у тебя пойдут дела с подозреваемым, – сказал он. – Подумай, может быть, стоит поручить двум твоим ребятам поработать с ним? Один будет изображать доброжелательного следователя, другой – жестокого. Никаких грубостей, просто немного старомодного психологического давления. Ты знаешь, что я имею в виду. Кстати, как у тебя складываются отношения в группе? Все нормально? Надеюсь, никаких обид или чего-нибудь в этом роде.
Конечно, можно бы сесть и говорить о моих претензиях столько времени, сколько обычно продолжается съезд нацистской партии, но я знал, что он не захочет слушать. Я знал, что в Крипо есть сотни полицейских, которые гораздо хуже тех троих в моей группе. Поэтому я только кивнул и сказал, что все в порядке.
Но у дверей кабинета я остановился и совершенно автоматически, не задумываясь, произнес два слова. Я произнес их не потому, что так требовалось, и не в ответ на чьи-то слова (тогда я мог бы оправдаться тем, что я просто ответил, боясь обидеть человека). Нет, это я произнес их первым:
– Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер! – пробормотал Небе в ответ, не поднимая головы от листа бумаги. Он что-то начал писать и поэтому не видел выражения моего лица. Не могу сказать, каким оно было. Но, какое бы выражение ни застыло на моем лице, я понимал, что единственной моей претензией к Алексу может быть только претензия к самому себе.
Глава 10
Понедельник, 19 сентября
Зазвонил телефон. Я потянулся с другого края кровати и снял трубку. Пока я соображал, сколько сейчас может быть времени, Дойбель что-то говорил. Было 2 часа ночи.
– Повторите.
– Мы, кажется, нашли пропавшую девушку, комиссар.
– Она мертва?
– Как мышь в мышеловке. Личность ее пока еще окончательно не установлена, но все очень похоже на другие случаи, комиссар. Я вызвал профессора Ильмана. Он скоро подъедет.