Бледный убийца
Шрифт:
Фрау Ланге кивнула.
– Не считая замечания об уродствах берлинских женщин, ваша речь прекрасна.
– Оно было неуместно.
– А вот здесь вы не правы. Не отказывайтесь поспешно от своих слов, а то перестанете мне нравиться. Очень даже уместно. Скоро вы узнаете почему. Сколько вы зарабатываете?
– Семьдесят марок в день плюс оплата расходов.
– А какие могут быть расходы?
– Трудно сказать. Поездки. Взятки. То, что помогает получить информацию. На все вы получите квитанции, кроме взяток. Боюсь, тут вам придется верить мне на слово.
– Ну что ж, будем надеяться, что вы правильно решаете, на что стоит тратить деньги.
– Пока на меня не жаловались.
– Полагаю,
– Конечно, – сказал я и расписался на листке бумаги, приготовленном ею. По-деловому, подумал я. Да, она была действительно настоящей леди. – Кстати, а почему вы выбрали именно меня? К своему адвокату вы не обращались, – добавил я задумчиво, – а я ведь не давал объявлений.
Она встала и, не спуская с рук собаку, подошла к столу.
– У меня была одна из ваших визитных карточек, – сказала она, протягивая ее мне. – Вернее, у моего сына. Я нашла ее почти год назад в кармане одного из его костюмов, которые отсылала в фонд «Зимней помощи». – Она говорила о благотворительной программе, проводившейся Немецким трудовым фронтом. – Я ее сохранила, чтобы вернуть сыну. Но, когда упомянула о ней, он, кажется, посоветовал мне ее выбросить. Только я этого не сделала, подумала, авось когда-нибудь пригодится. Как видите, я не ошиблась. Не так ли?
Это была одна их моих старых визитных карточек, еще тех времен, когда я не работал с Бруно Штальэкером. На обратной стороне был даже записан мой старый домашний телефонный номер.
– Интересно, где он ее раздобыл? – спросил я.
– Помнится, он сказал, что у доктора Киндермана.
– Киндермана?
– Если не возражаете, я сейчас расскажу о нем.
Я вытащил из бумажника новую визитку.
– Это не столь важно, но теперь я работаю с партнером, пусть у вас будет моя новая карточка. – Я протянул ей карточку, и она положила ее на стол рядом с телефоном.
Когда она села в шезлонг, лицо ее приняло серьезное выражение, как будто у нее в голове что-то переключилось.
– А теперь я расскажу, почему пригласила вас, – сказала она мрачно. – Я хочу, чтобы вы выяснили, кто меня шантажирует. – Она замолчала, потом с неловкостью переменила свою позу в шезлонге. – Простите, мне трудно об этом говорить.
– Не торопитесь. Любому становится не по себе, если его шантажируют. – Она кивнула и отпила из своего бокала с джином. – Итак, примерно два месяца назад, может быть, немного раньше, я получила конверт, в котором лежало два письма, написанные моим сыном мужчине. Доктору Киндерману. Конечно, я узнала почерк сына и, хотя я не стала читать письма, знаю, что они интимного содержания. Мой сын – гомосексуалист, господин Гюнтер, о чем я не так давно узнала. И это не было для меня ужасным открытием, на что рассчитывал негодяй, пославший письма. Я поняла это из его записки. Он также написал, что у него есть еще несколько таких писем и он пришлет их мне, если я заплачу ему тысячу марок. Если же я откажусь, то ему не останется ничего другого, как послать их в Гестапо. У нашего правительства отношение к этим молодым несчастным людям совсем не такое просвещенное, как во времена Республики. Любая связь между мужчинами, какой бы незначительной она ни была, в наши дни расценивается как преступление. Если выяснится, что Рейнхард – гомосексуалист, он, без сомнения, попадет в концентрационный лагерь лет на десять. Поэтому я заплатила, господин Понтер. Мой шофер оставил деньги в том месте, где было указано, и примерно через неделю я получила не пачку писем, как ожидала, а всего лишь одно письмо. К нему прилагалась еще одна анонимная записка, из которой я узнала, что автор передумал: он беден, и я должна буду выкупить письма по одному, их у него осталось еще десять. С тех пор я получила назад четыре письма и уплатила почти пять тысяч марок. Каждый раз он требует все больше и больше.
– Ваш сын знает об этом?
– Нет. И, по крайней мере сейчас, я не вижу причины, чтобы страдали мы оба.
Я вздохнул и собирался уже было возразить, но она остановила меня.
– Вы хотите сказать, что это затруднит поимку преступника и что Рейнхард может знать что-нибудь полезное для вас. Вы абсолютно правы, конечно. Но выслушайте мои доводы, господин Гюнтер. Во-первых, мой сын очень импульсивный человек. Скорее всего, его реакция будет – послать шантажиста к черту и не платить. Это, несомненно, приведет к аресту. Рейнхард – мой сын, и, как всякая мать, я безумно люблю его, но он очень беспечен, в нем нет никакого прагматизма. Я подозреваю, что человек, шантажирующий меня, очень тонкий знаток человеческой психики. Он прекрасно понимает, как мать и вдова должна относиться к своему единственному сыну, особенно такая богатая и довольно одинокая, как я.
Во-вторых, я имею некоторое представление о мире гомосексуалистов. Покойный доктор Магнус Хиршфельд написал несколько книг на эту тему, одну из которых, скажу вам с гордостью, я сама издала. Это тайный и довольно вероломный мир, господин Гюнтер. Рай для шантажистов. Так что, вполне возможно, этот негодяй знаком с моим сыном. Даже любовь между мужчиной и женщиной может стать причиной для шантажа, особенно если речь идет о супружеской неверности или о нарушении чистоты расы, что особенно беспокоит этих наци.
Когда вы установите личность шантажиста, тетя расскажу все Рейнхарду, и пусть уж он сам решает, что делать. Но до тех пор он ничего знать не должен. – Она вопросительно посмотрела на меня. – Вы согласны?
– Ничего не могу возразить против ваших доводов, фрау Ланге. По-видимому, вы все хорошо обдумали. Могу я видеть письма вашего сына?
Доставая папку, лежащую рядом с шезлонгом, она кивнула, но затем вдруг засомневалась.
– А это необходимо? Читать эти письма, я имею в виду.
– Да, – сказал я твердо. – А записки от шантажиста вы сохранили?
– Все здесь. – Она протянула мне папку. – Письма и анонимные записки.
– Он не просил вернуть ему записки?
– Нет.
– Это хорошо. Значит, мы имеем дело с начинающим. Тот, кто уже когда-то занимался таким делом, требовал бы, чтобы вы возвращали его записки при каждой оплате. Чтобы у вас не оставалось никаких улик.
– Да, я понимаю.
Я посмотрел на то, что так оптимистично назвал уликами. Текст записок и адрес на конвертах отпечатаны на машинке, бумага и конверты хорошего качества, без каких-либо особых примет, письма опущены в разных районах Западного Берлина: 3-35, 3-40, 3-50, причем все марки посвящены пятой годовщине прихода нацистов к власти. Это уже кое-что. Годовщина отмечалась 30 января, значит, человек, шантажирующий фрау Ланге, по-видимому, не часто покупает марки.
Письма Рейнхарда Ланге были написаны на плотной бумаге, которую имеют глупость покупать только влюбленные – она стоит так дорого, что ее волей-неволей приходится принимать всерьез. Почерк аккуратный и разборчивый, даже старательный, чего бы я не сказал о содержании. Завсегдатай турецких бань не нашел бы в них ничего предосудительного, но в нацистской Германии любовных писем Рейнхарда Ланге было достаточно, чтобы их неосторожный автор совершил прогулку в концлагерь с грудью, украшенной розовыми треугольниками.