Блэк
Шрифт:
— По-моему, сударь, этот человек, если таковой может существовать на свете, был бы последним негодяем и достоин осуждения.
— А если бы эта молодая девушка в результате этого преступления стала бы матерью?
— Сударь, к несчастью, это одно из тех преступлений, которые не подпадают под действие ни одного закона, но я даю вам мое честное слово дворянина, что в тысячу раз скорее предпочел бы пожать руку бандиту, который с кинжалом за поясом и пистолетом в руке врывается в дом, грабит, рискуя своей свободой, убивает, подвергая опасности свою жизнь, чем знаться
— Так вот, сударь, — сказал шевалье, — это и есть моя история; девушка, которую соблазнили, такая нежная, такая ласковая и такая добрая, что, увидев ее, невозможно не полюбить, это моя дочь, сударь.
— Ваша дочь?
— Во всяком случае, моя приемная дочь.
— И он не понес от вашей руки заслуженного наказания? Вы не убили человека, который принес бесчестие в ваш дом?
— Я уже сказал вам, сударь, я почти что старик, мне уже за пятьдесят, я слаб; моя немощная рука с трудом способна удержать тяжесть шпаги или пистолета…
— Господь дал бы вам силу, сударь; ведь Господь был бы за вас! — вскричал Анри с заразительной пылкостью. Господь — это Отец, который мстит за поруганную честь своего сына; Он дарует мужество воробью, защищающему своих птенцов от хищной птицы; неужели Он может отказать в нем человеку, который исполняет самую сокровенную, самую святую обязанность из всех тех, что предназначена человеку.
— Но ведь все законы, и Божьи и человеческие, запрещают дуэль.
— Дуэль, сударь, — а это действительно несчастье, но это такое несчастье, с которым необходимо смириться, — дуэль останется правосудием Божиим до тех пор, пока общество не будет строиться согласно другим законам, пока человеческое правосудие не станет искать в сердце каждого зло, дабы искоренить его, и добро, дабы его вознаградить; наконец, дуэль будет нужна до тех пор, пока общество будет считать допустимым, а порой и забавным, когда человек покушается на добродетель молодой девушки и на честь супруги.
— Итак, сударь, если виновный упорно отказывается предоставить молодой девушке то искупление, которое велит ему долг, вы советуете мне драться с ним?
— Говоря по совести, я советую вам это, — ответил Анри.
— Тогда я должен вам признаться, что у меня, как я вам только что сказал, мирный нрав, хотя я провел лучшую часть жизни, заботясь о своем благополучии, я думаю так же, как и вы, я несомненно решился бы на это, если бы меня не удерживало одно опасение.
— Что за опасение?
— Я единственная опора бедного дитя; что бы вы не говорили, а Небо не всегда бывает на стороне правого; судьба может изменить мне. Что станет с бедной девушкой, если она лишится меня?
— Если дело обернется подобным образом, сударь, я постараюсь заменить вас около нее. — просто ответил Анри.
— Вы мне это обещаете, сударь?
— Я вам клянусь.
— Послушайте, сударь, — сказал шевалье с воодушевлением, которое далеко выходило за рамки его обычного поведения, — в вашем взгляде столько искренности, столько благородства и столько достоинства, что мне хочется вам верить, и я решусь… Да, в свою очередь, клянусь вам, виновный будет наказан. Но я вынужден воспользоваться вашей любезностью и просить вас оказать мне еще одну услугу.
— Какую, сударь? Говорите.
— Я ни с кем не знаком в Париже и не знаю, к кому мог бы еще обратиться, если вы мне откажете в моей просьбе. Я прошу вас стать моим секундантом.
— Охотно, сударь.
— Вы мне должны поклясться, что кем бы ни был мой противник, и какое бы оружие ни было избрано для поединка, вы не покинете меня в той миссии, которая ниспослана мне Провидением и которую я намереваюсь исполнить. Ведь я, вы, сударь, это должны были заметить, крайне неопытен в такого рода вещах, и поскольку вы были так добры, что помогли мне своими советами увидеть это дело в его истинном свете, я смею надеяться, что вы не подведете меня в решительный момент.
— Сударь, в этом вопросе вы можете положиться на мое слово так же смело, как и во всех остальных. Но простите, мне необходимо выяснить у вас один довольно важный момент. Вы ведь, по-видимому, друг моего брата, но я не имею чести вас знать. Не будете ли вы так любезны сообщить мне ваше имя и оставить ваш адрес?
— Меня зовут господин де ля Гравери; как вы видите, я кавалер ордена Святого Людовика, постоянно проживаю в Шартре, но в настоящее время остановился в отеле «Лондон» на улице Риволи.
— Этого достаточно, сударь; как только я вам понадоблюсь, дайте знать, и я буду полностью в вашем распоряжении.
— Я благодарю вас и прошу хранить все это в секрете.
— Обещаю вам. Но, кстати, сударь, вы мне еще ни слова не сказали о том, что вас привело к моему брату. Не желаете ли вы, чтобы я ему что-нибудь передал?
— Это совсем неважно, сударь. Я приходил всего лишь для того, чтобы отдать ему этот чемодан, который он забыл вчера в почтовой карете и который мой кучер случайно захватил с собой.
Шевалье поднялся.
— Я благодарю вас от лица Гратьена, — сказал молодой человек. — Прощайте, сударь, и верьте, что мои лучшие пожелания будут сопровождать вас в той миссии, которую вы избрали.
Анри настоял на том, чтобы проводить шевалье до ворот, и, посадив его в фиакр, в последний раз пожал ему руку.
Сердце де ля Гравери билось изо всех сил, он испытывал сильное и глубокое волнение; он чувствовал, как время от времени дрожь пробегает по всему телу, а в глазах все темнеет.
Но согласитесь, что сама мысль о первой дуэли в пятьдесят лет может произвести немалый эффект.
— Ах! если бы Думесниль был здесь! — вздохнув, тихо произнес шевалье, — он, который шел драться так, как я иду обедать, и который владел шпагой и пистолетом, так же, как я владею вилкой, Но, к несчастью, его больше нет, а Блэк не в состоянии был бы померяться силами с Гратьеном: со времен собаки Монтаржи такого больше никто не видывал; впрочем, и сам Блэк где-то бродит по белу свету.
— Куда поедет господин? — спросил кучер.