Блеск клинка
Шрифт:
— Да, сэр Джон, — отозвался безнадежно сконфуженный паж.
— Ступай к Педро Дино, мальчик. Скажи ему, что по приказу капитана он освобождается от обязанностей рулевого и до конца плавания будет простым матросом с соответствующим снижением оплаты. Других наказаний ему не последует. И если ты посмеешь насмехаться над ним, тебя ждут розги. Ты слышишь?
— Нет, сэр Джон. То есть слышу, сэр Джон! — Парень спотыкаясь выбежал из каюты. Они слышали его удаляющиеся шаги по палубе.
— Он хороший парень, — сказал капитан, — но в последнее время у него появилась привычка совать нос в чужие дела. Может быть, я поручаю ему слишком мало работы.
Дюмон произнес измученным голосом:
— Сэр Джон, я со стыдом отмечаю, что вы не высказали ни единого слова упрека в мой адрес. Конечно, ответственность лежит на мне. В будущем я стану осторожнее. Именно благодаря подобным случаям ваши люди любят вас, сэр.
— Иди и поспи, старый козел.
Дюмон был на десять лет моложе капитана, но у него была короткая седая борода, которую он сам подстригал ножницами, так как боялся бритвы мастера Криспина.
— И скажи мне, — добавил сэр Джон, — правильно ли мои сухопутные уши определили, что грот только что поднят?
Дюмону не нужно было смотреть. Он чувствовал, что палуба стала устойчивее, а крен уменьшился. Килевая качка замедлилась, корабль взбирался на волны, которые приобрели более гладкую поверхность, стали выше, шире и плавнее. «Леди» почти бесшумно утыкалась носом в огромную черную гору движущейся воды и легко взлетала на нее, как будто делая глубокий вдох. Затем вода устремлялась к корме — всегда казалось, что движется вода, а не корабль, иллюзия была загадочной и прекрасной; за кормой оставалась широкая бурлящая дорожка; и вот корабль соскальзывал вниз по другому склону, разбрасывая белые струи, которые разлетались от его носа как два больших белых крыла, возникающих лишь на мгновение и покрытых сверкающими искрами. Иногда при солнечном свете от носа корабля расходились радуги. Ночью лунный свет временами порождал видения. Лунная радуга — редкое и удивительное явление.
— Парус поднят, сэр Джон. Мне кажется, сейчас ветер дует с северо-запада. И если только луна, — кивнул он в сторону окна, — не начала вставать со стороны Европы, мы движемся прямо к Хиосу.
Глава 19
Пьер не мог заснуть на узкой койке в своей каюте. Он закрыл дверь, чтобы в каюту не проникал яркий лунный свет. Но ему стало душно, и он снова открыл дверь. Ветер уменьшился, и «Леди» шла под всеми парусами. Днем неотбеленная льняная парусина была теплого желтого цвета. Но ночью туго натянутые и ритмично покачивающиеся на фоне черного неба, усыпанного яркими звездами, паруса сверкали будто серебряные. Кажущаяся неподвижность корабля заставляла не паруса, а звезды раскачиваться взад-вперед при его движении. Свежий воздух был ароматным.
Сон не шел к Пьеру. В его сознании сменяли друг друга любопытный паж, проницательный капитан, оплошность рулевого, задание министра и образ Клер, оставшейся в Европе за четыре моря отсюда. Он пытался догадаться, кто из слуг министра, которых он знал, мог быть замешан в контрабанде. Он думал, как добиться снижения платы лоцманам в Константинополе. Он твердо решил добиться этого, если такая возможность представится. Ему казалось, что Клер прячется за портьерой. Он воображал себя богатым вельможей голубых кровей, просящим ее руки. Если бы его кровь была достаточно голубой или он был бы достаточно богат (и то, и другое нетрудно было вообразить), ему не пришлось бы умолять. Скорее всего, пришлось бы торговаться о размерах приданого. Ла Саль научил его и этому. «Черт возьми! Я не должен думать об этом!». Он вышел из каюты и поднялся по короткой лестнице на полуют над кормовым отсеком. Теплый и свежий ветер обдувал его обнаженную грудь, неся с собой сосновый запах черных Киклад, обступивших горизонт. Один из островов был совсем близко, и голые каменные утесы сияли при лунном свете.
Вахтенным офицером был молодой немец по имени Брандт. Он устал от холодного штормового Балтийского моря и почтенной работы в Ганзейском союзе с ее медленным продвижением по службе и приехал на юг Франции на год или на всю жизнь в надежде на быстрый рост, о котором столько говорили. Он был коренастым напыщенным человеком. Шляпа сидела на его голове так, будто это было воскресенье в Гамбурге, а не полночь в Эгейском море. Он ходил взад-вперед по палубе как заведенный, каждый раз останавливаясь и склоняясь над картушкой компаса, сиявшей при свете фонаря нактоуза [19] . Поскольку луна была яркой, Брандт прикрутил фонарь для экономии масла. Его поразило внезапное появление на палубе Пьера, босиком, в одних подштанниках.
19
Нактоуз — шкафчик для крепления компаса на палубе (прим. перев.).
Пьер махнул ему в знак приветствия. Брандт флегматично закончил одну из своих бесчисленных прогулок до фальшборта. Может быть, он считал их. Он вернулся, взглянул на компас, откликнулся на появление Пьера сухим формальным поклоном и продолжал свое хождение. Пьер сел на палубу. Она бы та покрыта крупинками соли от высохших водяных струй, которые обрушились на палубу в бурный полдень.
У противоположного поручня стоял еще человек, неподвижный и черный на фоне неба. Луна светила в глаза Пьеру, но он предположил, что это капитан, потому что только он и вахтенный офицер имели право находиться на полуюте. Матросы появлялись там лишь по обязанности, чтобы почистить палубу с помощью тяжелых камней, песка и соленой воды, или чтобы тянуть линь, к которому крепился угол бизани [20] , когда изменение направления ветра или курса корабля требовало удлинить или укоротить линь. Пьер, разумеется, имел свободный доступ во все части судна, но ему хотелось побыть наедине со своими мыслями и заботами в эту прекрасную ночь и припомнить последний вечер, когда тоже было полнолуние.
20
Нижний косой парус на бизань-мачте (прим. перев.).
Минуту или две он внимательно вглядывался в лицо серебряной завораживающей планеты; ее свет застилал ему глаза и делал невидимой всю остальную Вселенную. Надо было оторвать от нее взгляд, и когда он сделал это, из темноты постепенно показались вновь детали корабля, туманные, колеблющиеся в холодном свете, неопределенные, пока его глаза не настроились на них: поручни, неподвижная фигура капитана, и, наконец, черный брезент, которым была накрыта бухта каната в тени фальшборта рядом с тем местом, где стоял капитан.
Но когда его взгляд снова обрел отчетливость, брезент продолжал медленно двигаться, по крайней мере, так казалось. Пьер потряс головой, стряхивая с себя колдовство лунного света, и брезент остановился. Пьер счел это оптической иллюзией и оглянулся назад на Брандта, который в этот момент низко склонился над компасом. Слабый фонарь нактоуза отбрасывал тусклый желтый конус света на его лицо, на котором появилось выражение напряженной и серьезной сосредоточенности. Пьер знал по звездам, которые всегда быстрее, чем картушка компаса показывают изменение курса корабля, что «Леди» движется с безошибочной точностью. Он не мог представить, чем обеспокоен немец, и не стал ломать голову над этим.
На самом деле Брандт испытывал резкую потребность облегчить переполненный мочевой пузырь, но не мог это сделать приличным образом на капитанской палубе в присутствии капитана. После случившегося в полдень не могло быть и речи о том, чтобы покинуть пост хотя бы на мгновение. Его чувство долга боролось с потребностью, которая с каждой минутой становилась все более настоятельной. Что-то должно было победить.
Он перестал изучать компас, который не шелохнулся, и не в силах терпеть, бросился вниз по трапу, стараясь не производить шума, чтобы не обратить на себя внимание капитана; через мгновение внизу, рядом с ватерлинией судна появился знак такого глубокого и счастливого облегчения, что Пьер, который теперь понял причину озабоченности добросовестного офицера, едва удержался от смеха.